В эксклюзивном интервью Главреду украинский военный 1-го отдельного батальона Морской пехоты 36 бригады Военно-морских сил ВС Украины Михаил Блащук рассказал о том, как именно начиналась война в Мариуполе, можно ли было избежать оккупации города, как именно россияне издевались над украинскими военными и что нужно сделать для окончания войны.
Миша, тебе сейчас 20 лет. Ты подписал контракт, когда тебе было 18 лет. Вообще, наверное, ты и не рассчитывал, что тебе придется участвовать в такой полномасштабной войне и ты уже даже успел вернуться из плена, с чем я тебя искренне поздравляю. Расскажи о том, почему ты решил подписать контракт на военную службу, стать военнослужащим, и когда ты понял, что полномасштабная война, которая началась 24 февраля, неизбежна и придется воевать с оккупантами.
Я подписал контракт, потому что сидел в интернете, увидел, как все красиво выглядит, мне захотелось попробовать себя, испытать, так можно сказать. Ну и пошел, подписал контракт и попал в Морскую пехоту Украины. 1 отдельный батальон Морской пехоты, их называли "Соляные волки". Мне это очень сильно понравилось, лозунг был такой необычный, нестандартный. Их назвали так сами американцы. Они когда приезжали на слаживание, когда наши ребята работали, у них от этого были соляные футболки. Мне это тоже понравилось, поэтому я захотел продолжать службу и служить.
Насчет войны, я не думал, что она может быть, еще когда я был в учебке. Были какие-то новости на этот счет, но мы как-то не думали о том, что будет эта война. Но мы были уже к тому подготовлены. Каждый день, когда я был на позиции у себя, нам каждый день говорили, что это возможно, так что готовьтесь к этому дню, он скоро наступит. Так что мы начали готовиться, и наступил этот день.
Это с какого периода вас начали подготавливать морально к этому, что будет полномасштабная война?
За две недели где-то до этого всего. Нам сказали, чтобы мы снарядили свои рюкзаки всем необходимым, потому что может быть тактический отход или тактическое наступление, чтобы нам ничего не мешало мобильно двигаться. Морально нас начали обучать и подводить к тому, что все будет нормально, все будет Украина.
Тогда ты находился в Мариуполе.
Да, я в Павлополе был.
А когда это все началось, ты увидел первые взрывы, ты уже понял, что начинается. Были какие-то страхи, переживания?
Самое первое ощущение у меня было - это большой выброс адреналина. Было непонятно, где это я, что я. Но когда уже были наставления командиров, мы поняли, что серьезная война началась.
Вспомни, пожалуйста, те первые дни, возможно, первые часы, когда ты уже встретился конкретно с российской военной техникой, с российскими военными.
Это было 3 ночи с 23 на 24 (февраля 2022 года - Главред). По нашим позициям начали работать "Грады". Я стоял со своим побратимом, к сожалению, он погиб, но на тот момент мы с ним стояли, нас очень плотно начали осыпать теми минами, "Градами". И к 6 утра прошел дождь, все окопы были залиты в болоте и нам очень много надо было перемещаться, потому что со всего переднего фронта на нас уже наступали. Нужно было тактически двигаться то на одну сторону, то на вторую, на разные точки сопротивления. Тогда уже пошла и пехота, и танки. Соседнюю нашу позицию уже разбили, тогда из всего состава осталось три человека живых, они где-то отступали, но их взяли в плен и уже начали на нас наступать. Тогда было 2 танка и 2 бэхи (БМП – Главред), и начала пехота на нас идти. Но наша артиллерия чуточку поработала, чуточку их отбросили.
Наш командир собрал нас и сказал: "Ребята, мы будем стоять до последнего", чтобы мы не переживали, что к нам идет подмога, наши танки. Но этого не случилось, потому что что-то там не связалось. И когда на нас уже было наступление, это где-то 3 часа дня было, пошло уже наступление такое плотное, мы отбивались-отбивались, но так получилось, что нам нужно было тактически отойти, потому что была бы потеря личного состава - это недопустимо. Мы отступили немного, но нас опять же начали накрывать, за нами приехал наш БТР, тогда мы тактически продвинулись до второго населенного пункта и там мы закрепились.
Был ли день, когда тебе пришлось почувствовать, что значит прощаться с жизнью?
Вот это правильно сказано. Это был у меня самый крайний день (перед пленом - Главред), тогда я уже попрощался со своей жизнью, потому что в тот день разбили весь мой взвод, мой командир отделения был очень сильно ранен. Моего лучшего друга, который с самого начала был со мной, его на моих глазах убили и моего второго партнера по оружию также на моих глазах застрелили.
Наш взвод очень сильно потрепали, так можно сказать. Мы стояли уже на позициях двое и ждали группу ДРГ (диверсионно-разведывательная группа - Главред). Тогда не было уже какого-то ощущения, что хочется жить. Тогда мы уже стояли для того, чтобы мы стояли.
Когда я стоял, а возле меня лежали мои друзья, я в тот момент не задумывался о том, что меня еще ждут дома родители, родные – сестра, отец, мать.
Это был самый тяжелый день. Когда мы поняли, что это уже точно все, что уже не будет дороги назад, что это крайние часы нашей жизни есть.
Ни для кого не секрет, что российские оккупанты обстреливают не только позиции военных, но и жилые кварталы, жилые дома, убивают мирное население. Ты видел что-то подобное, возможно, ты общался с местными людьми, которые пережили это все?
Мы отступали до населенного пункта Сартана и, когда мы держали определенную территорию, шли гражданские люди. Ко мне женщина подходила и у меня спрашивала: "Где мне будет безопаснее находиться?". Я ей говорю: "Идите домой и идите в погреб или подвальное помещение, то там будет безопаснее". Она туда зашла только и туда начали 150-е минометы насыпать. Ее дом вдребезги разбило. Тогда и нас очень сильно накрыло, буквально в 5-ти метрах от нас упали эти все мины. Тогда я получил свою первую контузию.
А насколько сильна была эта контузия, тебя тогда госпитализировали или ты продолжил воевать?
Дальше продолжил воевать. Тогда не было когда и куда госпитализировать. Меня командир просто привел в сознание и дальше пошло своим делом.
Если послушать пропагандистские издания в том же оккупированном Мариуполе, то все говорят, что мирное население очень хотело в Россию, что всем классно, комфортно, они якобы вернулись домой. Хотя мы понимаем, что это бред, но на тот момент, когда все начиналось, как реагировало мирное население, действительно ли оно хотело попасть под правление Путина или нет?
Когда были украинцы, они были за Украину. Когда приходили русские войска, они были за русские войска. Но попадались такие люди, мы были в населенном пункте Орловск, там маленький поселок, люди к нам относились очень приятно. Они печенье, молоко, еду - все, что могли, все несли. Они кричали: "Ребята, давайте, мы за вас! Мы не хотим, чтобы эти оккупанты к нам приходили". Это было одно такой городок.
Был еще один мужчина, он вообще сам из Грузии, он говорил: "Здесь всегда была Украина и будет Украина". Можно так сказать, были люди и за, и против, потому что повторюсь, когда приходили украинцы – были за Украину, приходили российские войска – были за русских, потому что хотели жить.
А если вернуться к тому самому страшному дню. Я так понимаю, что ты имел в виду, что это был последний день перед твоим пленом, да?
Да-да.
А как это происходило, когда ты встретил лицом к лицу русских оккупантов, как они относились к тебе, к твоим побратимам и как вообще прошел этот процесс взятия в плен?
У нас это был крайний прорыв, это был третий прорыв, у меня осталось 16 патронов. Я не мог идти, потому что я за 46 дней не снимал ни одного дня обуви. У меня уже пошли раны, начались нагноения, мне было очень тяжело идти. Когда у нас был этот прорыв, у меня осталось 16 патронов, потому что все БК повыстреливали, какие были.
Из провизии у нас уже ничего не было, а была одна у нас банка гречки и ту мы делили на 20 человек. Такое было у нас, когда мы шли на позицию.
Наш командир не потерял рассудка, он сказал: "Первый взвод, за мной!". Мы пошли за своим командиром, мы спустились в такую канализационную трубу, там было очень влажно, сыро, еще и до того прошел дождь со снегом и взялся мороз. А я буквально был в одних штанах летних и в летней боевой рубашке. Было очень холодно, конкретно холодно. Мы прошли немного по той трубе и там уже закрепились, чтобы решить дальнейшие действия. Пока мы это все решали, уже набежала целая рота, очень много людей набежало, офицеров уже не было. Из-за того, что никто не отвечал на радиостанции, что нам делать, все обратились к моему командиру. Мой командир, он прошел пару войн, он был толковый командир, умный.
Он сказал только три версии: "Вы можете идти в партизаны, вы можете идти малыми группами и пробовать прорываться или идти к бункеру сдаваться в плен". Некоторые, кто очень сильно ранен был, пошли в бункер, потому что провизии не было, чем перевязываться не было, ребята просто на глазах умирали.
Некоторые пошли к бункеру, некоторые пошли партизанить, а некоторые пошли на прорыв малыми группами. В том числе и я пошел малыми группами на прорыв. У меня группа состояла примерно из 15-ти человек, из боевых было только до 6-ти, в том числе и я. У меня оставалось 16 патронов, мы знали, что ничего не будет, но мы пробовали идти. Ребята у меня там были некоторые с руками и ногами (ранеными - Главред), кто-то без рук. Они оружие не могли держать в руках.
Мы им говорили, чтобы они шли к бункеру, но это наши побратимы, мы каждый день с ними делили тот самый глоток воды, которой была у нас очень сильная нехватка, но это неважно. Мы не могли их оставить просто. Они говорили: "Ребята, мы пойдем с вами до последнего момента". Мы знали, что мы идем просто на смерть. Потому что с шестнадцатью патронами я бы их всю русскую араву не сдержал бы.
Сколько их было примерно, оккупантов.
За весь период?
Нет, в этот момент, когда ты шел и у тебя было 16 патронов.
Я вам скажу, что там было их не счесть. Там было реально большое количество. Там многие были. Там были и российский спецназ, и чеченцы, и ЧВК ("Вагнера" - Главред), и "ЛНРовцы", там кого только не было.
Нас спалила (увидела - Главред) одна женщина. Она крикнула нам: "Если вы украинцы, то вас там уже ждут". Мы этого не поняли, мы думали, что это ждут наши побратимы. Мы свободно шли. Когда мы пришли туда, где нас ждали, оказалось, что это не наши. И приняли нас в плен.
А вот эти минуты, когда они вас увидели, как именно происходило это взятие в плен? Они как-то начали издеваться, может быть, били, оскорбляли?
Сначала нет. Было просто лицом в землю, положили нас, обыскали, потом подняли. Это были русские спецы. Они нам дали по сигарете, накормили и мы наконец поели горячего, хлеба и дали нам попить чаю. А потом нас уже повезли в другое место.
Тебе известно, в какое место вас вывезли, где именно ты находился в плену, возможно, область или регион?
Сартана - это был первый пункт.
Это ты там находился весь свой плен или потом тебя вывезли в другое место?
Было много пунктов, ну как много, 3 пункта было. Ну и так между этими этапами на СИЗО заезжали.
А когда ты уже находился в плену, расскажи, пожалуйста, об этом моменте. Потому что люди, которые возвращаются из плена, рассказывают ужасные вещи и об издевательствах, и о пытках, и о попытках завербовать в ту русскую армию, и что голодом морят. Как у тебя этот период проходил?
Можно так сказать, всю дорогу очень сильно издевались, очень били, конкретно так били. У меня были проявлены переломы ребер, ноги очень сильно отбили.
А чем били?
Всем, что только было – руками, ногами, что в руки попадалось, автоматами. Некоторые ребята не выдерживали этого. У некоторых ребят были осколки по телу и, когда их били, эти осколки проходили дальше по крови, попадали в сердце и они там просто умирали, захлебывались своей кровью.
Когда ты находился в плену, сколько людей было с тобой в камере?
160, 120.
А спальных мест?
Спальных мест уже в крайнем моем пункте, где я весь плен просидел, то там всем хватало спальных мест. А до того, когда мы приехали в Сартану, мы спали на бетоне по 2-3 дня.
Насчет еды, было нам принесли, я не знаю что там было, оно на пюре похоже, всех очень сильно прорвало, вообще не воспринимал организм эту пищу. Одна бутылка воды 1,5-литровая была на 20 человек. Давали раненым ребятам пить, потому что как сами более-менее себя чувствовали, то мы не пили, а ребятам давали пить, потому что у них было обезвоживание.
Когда перевезли нас на Оленовку, то на Оленовке мы первооткрыватели были в этой колонии. Ее расконсервировали для нас. То там мы спали на бетоне и кормили там очень-очень плохо. У нас был нерациональный период кормления, могли и в 3 часа ночи разбудить, и в 3 часа дня прийти покормить. Там у меня был такой один момент, что пришли в столовку, подходит ко мне очередь и мне говорят: "Извините, кушать закончилось, можете чаю попить".
Когда ты находился в плену в этих СИЗО, когда перевозили с одного места на другое, то все же, были ли случаи когда пытали вас, пытались выбить какую-то информацию, возможно?
Когда меня привезли на Сартану, у меня был один такой момент, это была психологическая давка с их стороны.
Меня завели в комнату метр на метр и там лежали мужские гениталии, глаза, срезанная кожа, кровь была, дали мне ПМ и сказали: "Хочешь – застрелись". Это была психологическая давка, он хотел посмотреть, какой я воин. Когда я выстрелил, я крикнул "Слава Украине!"
Он был незаряжен этот пистолет. Он дал мне сигарету, сказал: "Ты настоящий воин". Больше он меня не трогал. Но были такие ребята, которые не подчинялись. Был один такой паренек, он не захотел, чтобы его раздевали, обыскивали. Он развернулся и захотел бежать, ему выстрелили в спину, застрелили.
На Оленовке, когда нас привозили, были два коридора таких жестоких. Никто не перебирал, ранен ты или здоров. Там только спрашивали звание и должность. Если им что-то не нравилось очень сильно, то первый коридор били по 10 человек с двух сторон.
Ты бежишь гуськом, руки за голову, присев, ты бежишь и тебя все начинают всем чем только можно бить. Я выбежал и за мной парнишка выбегал, его тоже били. У него был осколок где-то в спине, он пошел к сердцу и он упал, он умер сразу на месте.
Пришли начальники колонии, говорят, что нам делать, а они говорят: "Скажем, что тромб оборвался". Это был первый коридор, а когда мы поднимались, где должны были уже спать, там был второй коридор, а лестницы были длинные. Там нас толково крепили (били – Главред). Когда нас уже там раздевали, обыскивали, забрали мои все вещи себе, я знал, что о них могу забыть. Нас там раздели, поставили в позу морской звезды и если не нравилась какая-то татуировка, то могли еще докрепить тебя.
СИЗО Донецкое было. За то, что мне было 19 лет, у меня были ВСУшные штаны и берцы, я тогда был сильно заросший и у меня была большая борода. Меня там один "срочник" прозвал боевиком.
Он меня 4 часа подрывал из-под земли беспрестанно. Тогда он мне переломал все ребра, ноги поотбивал. Когда это все закончилось, меня занесли в автобус.
Меня забрали на Суходольск, ИК №36 (исправительная колония в Луганской области - Главред).
Нас побрили там, помыли, кормили. Мы там отсыпались от всего этого, нас никто не трогал. Но потом так случилось, что на День Морской пехоты мы разбили окно, сделали такую диверсию, и сшили флаг украинский, хотели поднять украинский флаг. Но когда мы разбили окно, нас там также уже очень сильно накрепили и просто полтора дня стоя, никто никуда не шевелился.
Потом у нас случился такой момент, паренек "задвухсотился", у него осколок пошел также к сердцу и он захлебнулся кровью. Когда его выносили из барака, там был начальник нашей колонии, там где мы сидели, и когда выносили этого парнишку, мы все стояли по кругу и сказали снять головные уборы и приклонить колено на украинском языке, а они очень не любили, когда мы разговаривали на украинском языке. Начальник еще стерпел эти первые слова, а потом, когда мы сказали "Герои не умирают", он распсиховался и у нас началась "веселая жизнь". Тогда начались у нас изучения русских песен, Газманова, СССР, начали ходить гуськом, 100-метровки, на нас все ломали, кто только хотел. А когда нас заводили в столовку, то нам давали только 3 мин поесть, а готовили намеренно кипяченое, горячее, чтобы мы не могли поесть нормально.
Возможно, вы помните, когда у нас начали судить "бучанских" (оккупанты, которые издевались над людьми на Киевщине – Главред), то у нас также началась "веселая жизнь". К нам зашел начальник колонии и сказал: "С сегодняшнего дня у вас начинается новый месяц жизни". Мы этого не поняли, но когда он на второй день по 30 человек нас вызвал в кабинет, там клали два дела и говорили: "Выбирай, здесь дадут тебе 5 лет, здесь дадут тебе 12 лет". Если ты не подпишешь, то тебя крепили (били – Главред) день, на второй день крепили, на третий. До той поры, пока ты не подпишешь.
А морально они как-то давили? Может быть, говорили о том, что вы никому не нужны, о вас забыли, вас бросили?
Да, был там один начальник охраны, он всегда к нам заходил и говорил, что Николаев уже под Россией, Одесса под Россией, мы уже доходим до Киева. Дизмораль такую нам преподносил.
А если честно, то ребята верили в это?
Да я думаю, нет. Я, например, этому не верил. Я верю в свою только нацию, в свой народ, он не сдался бы так, как он говорил.
Тебе давали позвонить своим родным хотя бы на несколько секунд, сказать, что ты жив?
Совсем не давали, даже не было никакого намека на то, чтобы дать. Мы спрашивали, почему нам не дают звонить, они всегда от этого вопроса убегали. Последний раз я общался 10 марта со своими родными. И уже я с ними связался уже здесь дома в Украине 23 ноября.
А когда ты попал в плен?
14 апреля.
Ты 7 месяцев был в плену?
7 с половиной.
Когда ты понял, что тебя уже везут на обмен? И вообще, как это происходило? Потому что приезжают некоторые ребята и рассказывают, что они ехали с завязанными глазами, что они ничего не видели.
Меня вызвали к начальнику, у меня спросили, откуда я, все мои данные. Я до последнего думал, что это будет новый какой-то этап. Меня вывели за пределы колонии, перед воротами глаза завязали. Всегда, когда нас куда-то перемещали, нас всегда связывали, глаза перевязывали и руки перевязывали. Так же и в тот раз было.
Я поверил в то, что я буду дома, только тогда, когда к нам пришли наши ребята и сказали: "Ребята, расслабьтесь, вы уже дома". А так связали нас, бросили в шишар, везли нас довольно длительный период времени. Были такие нюансы, ребята хотели сходить в туалет, они не давали этого сделать, говорили: "Ходите под себя". Ну и ребята не могли уже выдержать.
Когда меня уже привезли в реабилитационный центр, тогда я только понял, что я уже дома. Позвонил я прежде всего маме, но не сразу, потому что номеров я не помнил, у меня немножко с памятью проблемы. Но когда мне помогли найти номер, я там позвонил, не передать эти ощущения. Очень тяжело, что ты услышал слово от своей родной мамы, это не передать одним словом.
О чем говорили?
Меня мама материла и говорила: "Где ты лазил все это время?". Было очень много таких тем, которые накопились, но я не хотел об этом разговаривать по телефону, я хотел вживую. Она была на митинге, к ней позвонили, она знала, что я уже в Украине, когда я ей позвонил, она уже знала, что я дома и она уже ехала ко мне.
Когда она приехала, это такое было ощущение... проявления настоящей тогда уже любви - когда ты "заценил" это на самом деле. Это было... Я не могу объяснить.
Что ты сказал тогда маме? Больше года вы не виделись, да?
Да. Я сказал, что я жив, я вернулся, чтобы она уже не переживала, что все будет хорошо на некоторый период времени.
Я так понимаю, что у тебя длится контракт. Ты после этой реабилитации, отпуска, скорей всего, вернешься на фронт.
Естественно.
Есть ли какое-то конкретное направление на фронте, куда бы ты хотел вернуться?
Хотелось очень сильно на Луганском направлении, где сидят мои еще побратимы. Хочется прийти туда, в ту зону, и поставить свой флаг Украины. Хочется дойти туда. Если не освободят к тому времени наших всех ребят, то прийти и сказать: "Добрый вечер, ребята, мы свои".
Задумывался ли ты о том, как сейчас на нынешнем этапе можно освободить Мариуполь? Когда, по твоему мнению, закончится война и мы вдохнем мирный воздух?
Можно было бы, мне кажется, этого избежать. Если бы у нас было больше БК (боевых комплектов - Главред), был подвоз, если бы нас не взяли в кольцо, было бы все хорошо. Но у нас так случилось, что нас взяли в кольцо. Я не знаю, как это случилось, но если бы этого не произошло, мы бы еще до сих пор там бы стояли. За первым пошло второе кольцо, за вторым пошло третье. К нам, насколько я знаю, два батальона прорывались, там были мои друзья, я знал, что они идут к нам на помощь, но они не доходили к нам, их разбивали.
Если бы было больше артиллерии, то, возможно, все было бы хорошо. И если бы совсем не было их авиации, потому что авиация их работала 24/7, они очень бомбили и сбрасывали каждую минуту. Если бы ее не было, то ничего у них не получилось бы. Мы бы их своим малым количеством, своими батальонами выжали бы оттуда. А так как у них была артиллерия и авиация, то наши автоматы с гранатометами и Джавелинами работали хорошо только против БТРа или танка.
Задумывался ли ты о том, как сейчас на нашем на нынешнем этапе можно освободить Мариуполь и задумывался ли, когда все же закончится эта война и мы уже вдохнем этот мирный воздух?
Мариуполь можно будет освободить только тогда, когда вернутся все морские пехотинцы, все наши ребята из плена. Тогда мы соберемся все и покажем, кто там был. Закончится война тогда, когда, я думаю, не останется таких людей, которые будут поддерживать Россию, тогда закончится война. Когда все будут разговаривать на нашем украинском благозвучном языке, поддерживать все наши украинские традиции. И когда люди будут все вместе, когда мы будем вместе отбивать города наши, которые оккупанты оккупировали.
Просто надо сделать украинский единый кулак и ударить по тем российским оккупантам и отбить их аж до их дома.
И пусть они там сидят, нам не нужна их земля, нам нужна наша земля.
И наши люди.
И наши люди. Да, я с тобой согласен.
Я тебе очень благодарна за это интервью. Такая получилась исповедь. Надеюсь, что у тебя все будет хорошо, что ты вернешься уже с фронта живым к своим родным, осчастливишь их и принесешь вместе со своими побратимами эту победу на наши земли. Спасибо тебе.
И тебе спасибо.
Наши стандарты: Редакционная политика сайта Главред
Читать Главред в Telegram
Главред на YouTube
