Сергей Иванчук – начальник инженерной службы 8-го полка спецназа из Хмельницкого. Попал в плен к террористам 5 февраля 2017 года в Луганске. На видео, которое через месяц выложили в сеть боевики, Иванчук весь в синяках утверждает, что выполнял задачу по уничтожению "начальника управления народной милиции "ЛНР" Олега Анащенко.
Российское агентство "РИА Новости" в тот день сообщило: "На одной из улиц в центре Луганска прогремел взрыв, очевидцы говорят, взорван внедорожник марки Toyota". Он принадлежал именно Анащенко. Террорист погиб на месте. В связи с этим "глава "ЛНР" Плотницкий объявил траур в городе.
Год и четыре месяца майор Сергей Иванчук и его побратим Иван Деев находятся в Луганске в подвале так называемого "министерства госбезопасности". Сергея террористы удерживают в одиночной камере. Об этом жене сообщили ребята, освобожденные из плена 27 декабря. Для Виктории их рассказы – единственный источник информации. Ни звонков, ни писем все это время она от Сергея не получала.
Сегодня Виктория ездит из Хмельницкого в Киев как на работу – на публичные акции и закрытые встречи, и говорит, что раньше не могла даже представить, как война изменит жизнь ее семьи.
"Помню, как Сергей, спустя два года после начала АТО, приезжал домой в отпуск, - вспоминает Виктория. – Тогда я почувствовала отпечаток войны. Он стал замкнутый – о чем-то часто думал наедине. Говорил, что даже интересы изменились. Раньше для него машина была многим – восемь раз в неделю мог ее мыть, крутить гайки. Между ней и мной даже была конкуренция на одном уровне. Ну и работа где-то рядом. А приехав в отпуск, даже в гараж не хотел идти. Я все чаще слышала: "Мне надо ехать, у меня там ребята. Тут ему становилось многое непонятно".
- Что именно?
- Как раз тогда мы искали квартиру, он так удивлялся, мол, почему я делаю из этого проблему. Настоящие проблемы там, на фронте, а тут все такое надуманное. Он не понимал этой суеты. Так поражался, когда я не знала, какое платье надеть, или почему из дома не могу быстро выйти. У них там налаженная система: есть приказ – пошел и выполнил, каждая минута на вес золота, а каждый отвлекающий маневр – может стоить жизни. Так что война поменяла Сережу даже на бытовом уровне. В жизни - ничего лишнего. Знаете, лошадям надевают шоры, чтобы та четко смотрела вперед. Так и тут – он старался отсекать все, на что можно отвлекаться боковым зрением.
А еще мы начали играть в танчики в компьютере. Я все спрашивала, неужели тебе там не хватает войны? Наверное, на гражданке адреналин не выделялся, может, он в этой игре искал себя настоящего. Уже и старшая дочка садилась с ним играть. На улицу он вообще не хотел идти. Пересматривал видео в планшете или с ребятами созванивался. С ними образовалась какая-то своя семья. Утром еще не успевал открыть глаза, звонил им. Как будто домой, спросить, как дети. Я ему говорю: думала, тебя не зацепит так. Но чем больше он был на войне, тем сильнее. А по факту, за три года АТО дома Сережа был в общей сложности максимум полгода. Три месяца там – десять дней дома на ротации.
Читайте также: Судья Сергей Чумак: "Сегодня набрали судей, удобных нынешней власти"
- Сергей – кадровый военный?
- Да, начальник инженерной службы.
- Как попал в АТО?
- Часть отправили. 7 апреля 2014 года их вывезли самолетом в Харьков. Сначала для всех нас не понятно было, что происходит. Думали, что какие-то эпизодические столкновения. Никто и представить себе не мог, что начнутся настоящие боевые действия. Была, конечно, тревога. Среди военных тоже всерьез ситуацию не воспринимали – все учили теорию, а тут вдруг война – и практика в новизну. Те, кто были настоящими военными, хотели ехать на фронт.
А потом появилась информация о первых смертях, обстрелах. Я стала звонить мужу каждые полчаса: "Скажи просто: "привет!" или сбей, я буду знать, что ты живой". Сергей просил не звонить, говорил, что не может сидеть на телефоне. Через месяц я уже звонила каждый час. Увеличивала интервалы. А накануне плена дошло до того, что созванивались раз в день, а то и реже. И разговоры были короткими – ограничивались вопросом, все ли хорошо.
- В каких точках в зоне АТО бывал?
- Участвовал во взятии Славянска и Краматорска. За это есть орден Богдана Хмельницкого III степени. Потом дали и второго "Богдана". На Победе были. Там их накрыли градами – сгорел весь лагерь. Помню, звонит мне и говорит: "Стою в шлепанцах, шортах и с телефоном. Все сгорело. И мои 600 гривен сгорели". А я думаю: это же он мог там не выжить, а говорит о какой-то ерунде. Это из того, что я знаю. Сергей старался ни о чем не рассказывать. Если услышу что-то из общих разговоров, то хорошо. Больше в Луганской области был.
- Он, как кадровый военный, понимал, что может попасть в плен?
- Вот как раз эту тему мы не обсуждали. Если предполагалось, что ранение может быть, то о плене никто и не думал. Это было так далеко, может случиться с кем-то, но не с нами. Да и в сводках АТО не так часто звучали цифры о количестве пленных. Наши попали в плен 5 февраля, но о том, что связь с группой потеряна, сообщили аж 11-го.
- Как Вы узнали, что муж попал в плен?
- Нас вызвал командир и сказал, что, наверное, ребята попали в плен к террористам – с ними нет связи. Я так поняла, ребята пошли выполнять задачу и не вернулись вовремя. Затем им подтвердили и из других источников. Первая мысль: как же так, может кто-то что-то перепутал.
Командир сказал: ждем пресс-конференцию. Обычно же пленных с той стороны сажают перед телекамерами. До того пока их не засветят, вести переговоры об обмене нельзя, мол, что же мы будем сдавать своих!
Ждали больше месяца - 10 марта вышло первое видео. И то, мне кажется, что это видео было снято не в марте, а сразу после их взятия. На лице видны синяки, одеты они в ту же одежду, в которой были. Так понимаю, на задание ходили по гражданке.
- Как Вы прожили этот первый месяц?
- Все надеялась, что как-то по-тихому сможем вырвать Сергея из плена, чтобы не было резонанса. В первые дни я вообще хотела лично поехать в Луганск, искать. Но все вокруг сказали: "куда, у тебя же дети, какой смысл, можешь вообще не вернуться". Да и сама понимала, что никого мне не отдадут – муж же не простой мобилизованный, не пошел с бутылкой и заблудился, как это бывает, а выполнял серьезное боевое задание. Но я все равно думала, как бы так тихо попробовать поехать. Но дети останавливали.
- А потом появилось видео, на котором Сергей признается в убийстве террориста Анащенко. Можете прокомментировать, что заметили на экране?
- Сережа был весь в синяках. Я никогда не видела своего мужа таким. Испугало то, что он вообще не двигал левой рукой. Во время этого "допроса" правую к левой подносил. Наверное, был вывих или перелом. Сергей выглядел очень подавленным. Глаза бегали – искали кого-то взглядом, одобряют ли сказанную им информацию. После эксперт делал анализ этого видео, и заметил, что он теряет текст. Мой муж по-русски очень трудно общается. А этот текст был вызубренный. Некоторые русские слова он с сильным акцентом произносил. И заметно, что чисто русские. Уже потом из рассказов ребят, освобожденных из Луганска, узнала, что всем давали текст – учи, готовься, чтобы без запинки. Просматривая все видео, я это тоже заметила. Видно даже по мимике лица, что каждое слово ему давалось с трудом.
Читайте также: Валерия Лутковская: Есть шанс, что Донбасс будет с радостью встречать украинскую армию
- Какое впечатление было от текста, который он произносил? Кому-то может показаться, что он сдал позиции и планы.
- Мне сразу сказали, что у нас не Советский Союз. Ребята сейчас попадают в плен, и могут рассказывать все – в нашей стране важна жизнь солдата, а не информация.
- Хотите сказать, как в Израиле – пленный может говорить обо всем, чтобы сохранить жизнь, задача на позициях - передислоцироваться?
- Наши понимают, если кто-то попал в плен, то информация будет снята, поэтому планы здесь должны меняться. К тому же, я знаю, что рассказанная ими информация, не ценная. На одном из видео Сергей рассказывает о том, что происходило на полигоне в Хмельницком. Все это можно было увидеть и со спутника. И в прессе писали, какие американцы туда приезжали. Никаких секретов Сергей не рассказал. После появилось еще одно видео, которым ребят хотели привязать к действиям Плотницкого, мол, они действовали чуть ли не в сговоре с ним. Эта информация вообще пустая. Для чего так поступают? Возможно, чтобы просто светить их.
- Привязывают еще и к смертям Гиви?
- Как такое может быть, если наших взяли в плен 5 февраля, а Гиви погиб 8-го. Не логично.
- Вы знали, что муж занимается диверсионной работой?
- Догадывалась. Из его уст это никогда не звучало. Но я понимала, что может делать спецназ. Как мой муж часто говорил: ты знала, за кого выходила замуж, так что тихо сиди и не возмущайся. Он по-настоящему горел работой. Перед АТО был в Новобогдановке, три месяца занимался разминированием. Знаете, есть боевые офицеры, а есть тыловики. Так вот Сергей - настоящий боевой офицер. Не будет сидеть бумажки перебирать, рассказывать теорию. Конечно, я спрашивала, можно ли перевестись в другую часть, может, в военкомат. "Я и бумажки?", - слышала в ответ. Если посадить его под колпак, то он как тот цветочек без воздуха будет вянуть. У меня как-то журналистка спросила, хочу ли я, чтобы муж мой дальше служил? Как бы я хотела, или не хотела, никак не могу повлиять на его решение.
- За время плена связь с мужем была – по телефону или в письмах?
- Нет. Прошло уже почти полтора года. Даже письмо не могу передать. Пытаюсь через Международный Красный Крест (МКК). Даже через его офис в Луганске. Представляете, даже там он есть! Каждый месяц, а то и чаще обращаюсь. Но, то письма не берут, то делают вид, что не знают, как передать. А я же даже не прошу, чтобы представителей МКК допустили к мужу, а просто пусть передадут ему письмо и возьмут несколько слов от него. Нет, такое впечатление, что бьемся о стену. Если в Донецк еще могут передать письма, пусть и раз в три месяца, то по Луганску – тишина.
- Сергея террористы подтверждают как пленного, место нахождение которого установлено?
- С июня 2017 года.
- Где его удерживают?
- В "МГБ" в подвале. Я общалась с освобожденными ребятами, один из них сидел напротив. Сережа - в камере-одиночке. Его хотели сломать. Тот бывший пленный сказал так: "я офицеров не уважал, но ваш муж – исключение, психологически он не сломлен". Над ним издевались. Но главное - живой. Ребята как-то думали, что его даже выводили позвонить, но оказалось, был допрос. Все прошлое лето просидел в зимней обуви – я так понимаю, в той, в которой взяли. Сразу был очень избит. Даже не вставал. Какой-то врач приходил. Но что было там, бывший пленный не знает. Я так понимаю, и не все хочет рассказывать. Этот разговор был для меня единственным источником информации.
- Что происходит с ИванномДеевым, который попал в плен вместе с Сергеем?
- Тоже содержится в подвале, на одном этаже – только не знаю, в одиночке, или с другими пленными.
- Почему фамилии Вашего мужа не было в списках на обмен 27 декабря 2017 года? Как Вам это объяснила наша сторона?
- А нам никто ничего официально не объяснял! Знала только по слухам. Неофициально нам сказали, что их просто нет. Если девочкам из тройки (речь идет о женах и сестре пленных из Донецка – Сергее Глондаре, Александре Коренькове и Богдане Пантюшенко) хоть что-то Президент Порошенко объяснял, то нас никуда не приглашали, не звонили из Администрации или даже СБУ. Никто не сказал, простите, но мы будем работать дальше. Мы уже сами пробовали что-то уточнять.
Читайте также: Игорь Козловский: Россия хочет взять реванш – расширить границы до уровня бывшего СССР, а то и всего соцлагеря
- Так почему их не отдают?
- Может потому что в звании. И наша сторона должна была отдать кого-то важного на обмен. А были ли такие люди или их просто не хотели отдавать – не знаю. А почему не отдали Глондаря и Коренькова? Может, потому что спецназ, только 3-й полк из Кропивницкого. Той стороне надо же было кого-то оставить, как говорят, в залог.
Среди освобожденных в декабре были такие, чьих родственников мы в глаза не видели и даже не знали, что такие были в плену. Когда я искала контакты пленных по Луганску, то смогла собрать лишь семь человек. Остальные на связь не выходили. Хотя потом оказалось, что и со Львова ребята были. Но, может, они вопрос решали с помощью знакомых, им было не обязательно на наши акции выходить. В результате – 14 человек освободили, среди них – семь военных.
- Сколько сейчас в Луганске в плену военных?
- Если подтвержденных, то четыре – Фурсов, Деев, Иванчук и Онищук. Еще трое - гражданские.
- А Вы за этот год пытались связаться с той стороной, чтобы понять, в каком состоянии муж, может, как-то самостоятельно решить вопрос освобождения?
- Звонила сразу Кобцевой (представитель "ЛНР", - ред.). Она нам заявила: у вас есть Геращенко, Качанов, все вопросы к ним. А недавно по поводу писем и звонков сказала, мол, "еще идет следствие, ему не положено связь с родными". Но с ней вообще сложно разговаривать – многое зависит от настроения: с одними общается, с другими – нет. Кому-то говорит: "Все нормально с вашим сыном, конечно, не так как бы вам хотелось", кому-то: "Не все в моих силах, не я это решаю". Кто-то из освобожденных сказал: Кобцева за все время могла увидеть их только несколько раз – она, на самом деле, не имеет доступа. К тому же ребята рассказывали, охраняют пленных не местные, а россияне.
Тех, кого освобождали, за месяц до даты обмена перевели в СИЗО. Это было в ноябре. К тому времени отношение к пленным было более-менее: придет этот россиянин, постучит в окошко со словами "Ну что, Серега, ты еще живой? Держи конфетку!". И бросит какой-то леденец. Наверное, и пленные уже привыкают. Человек – такое животное, которое привыкает ко всему. Должно привыкать. Как ребята говорили, что в таких условиях теряешь грань, где смерть, а где жизнь. Если тут кто-то борется за освобождение, а на войне – прячется, чтобы выжить, то в условиях плена не понятно, что надо сделать, чтобы остаться в живых.
- Письма в Луганск только Вы не можете передать, или все, чьи родственники там содержатся?
- Все. Вот сейчас пойдем снова в Красный Крест. Мы до этого и Медведчуку отдавали, и в Минск возили. И все конверты возвращались. Одно письмо, правда, Кобцевой отдали, но она сказала, что гарантировать передачу не может.
- О чем пишете?
- О семье, детях. Думаю, писать надо о том, что не вызовет с той стороны желания спрятать письмо. Говорю, что ждем, пытаемся приложить все усилия, чтобы освободить всех поскорее.
- Дети пишут папе?
- Да. Младшая, конечно, мало что понимает в этом. В последнее время стала вообще капризничать: "Хочу папу! Когда папа приедет?". Тогда я говорю: "Бери и рисуй папе рисунок, мы передадим, чтобы он скорее вернулся". Садится и что-то рисует, цифры и буквы добавляет. Сегодня ехала в поезде, а в вагон зашел папа с дочкой, он ее так погладил по волосам, а я чувствую, как ком в горле образовывается – моим детям этого так не хватает. В их присутствии пытаюсь избегать этой темы, мол, скоро приедет, идите - играйте. Накануне очередной поездки просит: "Не хочу, чтобы ты ехала в Киев". Объясняю: "Попрошу там тетей, дядей, чтобы они нам скорее папу вернули". И чувствую, что ко мне так прислонилась – хочет плакать, а не плачет.
Но папа и до того был все время не дома. Младшей дочери сейчас пять лет, а когда он ушел, был лишь год. Первое время, когда Сергей приезжал на ротацию, она его не узнавала. Он приходил чаще ночью, утром малая вставала, смотрела в комнату и бежала опять в кровать. Он заговаривал с ней, а она начинала плакать. Привыкала лишь на седьмой день, когда ему надо было уже уезжать. Сейчас помнит, как вместе ездили в Карпаты. Ждет, что вновь поедем. Бывает, ест конфету, а кусочек оставляет – папе, когда тот вернется. Хотя потом может доесть, сказав, что завтра оставит другую.
Сейчас я стараюсь не лезть себе в душу, не копать глубоко, а делать что-то каждый день для освобождения. А вот только дети выдергивают так неожиданно эти эмоции. Старшая, ей десять, реже спрашивает и аккуратно: "Ничего не слышно о папе?".
- Время для Вас за последний год остановилось или бежит?
- Самое страшное, бежит. Уже прошло почти полтора года! А вначале казалось, что все продлится месяц-два, максимум – четыре, и вопрос будет решен. Мы теряем годы. Детские годы. У дочек не будет каких-то воспоминаний об отце. Жалко, что молодые годы и его, и мои так проходят, а ведь можно было бы путешествовать, узнавать что-то новое. И при этом понимаешь: такой ситуации могли бы избежать. Можно было спрятаться, или сказать, что заболел, как другие. Но, наверное, с этим мы бы не могли жить.
Ездишь-ездишь в Киев, кажется, что как-то приближаешь освобождение. А вот после обмена 27 декабря внутри поселилась обида – моего дома нет, а те приехали.
Читайте также: Военнопленный Николай Герасименко: "В колонии меня прятали в одиночке, перестал даже разговаривать"
- Что делали 27 декабря?
- Сидела у телевизора. Мне накануне стали звонить мамы и жены: "Ты не едешь в Киев?". А меня слезы душат. И все жду, что сейчас и мне позвонят, держу телефон в руках. Но никто не звонит. До двух часов ночи так и сидела. И старшая дочка рядом. На следующий день позвонила жене одного теперь уже бывшего пленного, спрашиваю, как дела, а сама думаю, а вдруг и Сережу привезли, но не говорят об этом.
После обмена как-то все затихло. И мы были дома. Настало это страшное разочарование – что все вновь будет затягиваться. Если бы хоть позвонил кто-то, имеющий отношение к этому обмену и сказал слова поддержки. Так нет же.
- Сейчас есть связь с должностными лицами, ответственными за процесс освобождения?
- В центр при СБУ могу позвонить, бывают встречи с Ириной Владимировной (Геращенко, - ред.). Но толка никакого нет. Слышим: "Пока вас ничем не можем порадовать, вы должны понимать…"
- Что должны понимать?
- То, что нам в свое время сказал Рубан (руководитель Центра освобождения пленных ОО "Офицерский корпус", - ред.): "Плен для спецназа – это тоже их работа". Мол, ваш муж не простой мобилизованный, отчасти с этим надо смириться. Мы не можем надеяться, что освобождение будет быстрым и простым.
- Мне иногда кажется, что Вы уже приняли это.
- А как не принять? Я же смотрю на всех, кого освободили, и кто там остался, понимаю, что Сергей один в звании. И в обмен на него та сторона хочет чего-то большего.
- Вы думали, что?
- Говорили, что на фсб-шников. Но не поменяли. И это были, возможно, домыслы. Мы даже в свое время хотели выкупить. Искали возможность узнать сумму. Но она так и не прозвучала. Как и фамилии тех, за кого бы Иванчука отдали. Такое впечатление, что со всех сторон говорят: смириться и ждать своего часа.
А там же муж тоже ждет. Думаю, когда этих меняли в декабре, террористы, наверное, не упустили возможность сказать: смотрите, их забирают, а вы никому не нужны. Кто знает, что им вообще там говорят! Поэтому так важно нам передать письмо или получить ответ. Осенью Красный Крест взял у нас письма и даже обещал передачи передать – лекарства, витамины. Но потом позвонили оттуда и сообщили, что не получилось. Я тогда разозлилась и сказала, что пусть себе оставят как напоминание о том, что пустых надежд давать не надо. Если взялись, то несите эту ношу, не получается – признайте, что не компетентные. Я не понимаю, почему так сложно передать одно письмо? Я же не прошу заложить мину или фугас, а всего лишь отдать конверт! И это же их прямые обязанности! Для чего у них офис в Луганске? Чтобы помогать местному населению? Все!? У нас тут Красный Крест имеет доступ во все тюрьмы.
- В начале мая Вы были в Европарламенте. О чем говорили депутатам?
- Хотела показать людям свой пример, чтобы они услышали из первых уст, что война в Украине не придуманная, не приукрашенная, а настоящая, не на словах политиков.
- Вас услышали?
- Честно – да. Когда мы с родственниками других пленных рассказывали свои истории, по глазам было видно, что европейцам интересно и странно. К нам подходили евродепутаты, говорили, что хотят нам помочь, что надо сотрудничать.
- Эту поездку вам организовали украинские дипломаты?
- Нет. В Брюссель мы поехали при поддержке посольства Польши в Украине и лично Посла Яна Пекло. И самое обидное, что украинская сторона мимо проходя, прошла мимо. Кому надо, тот поймет, кто прошел и почти не заметил. Польский Посол же нас опекал, иногда казалось, что ему мы ближе, чем украинцам - встречи организовывал, и на события приглашал, постоянно с кем-то знакомил, мол, может, этот или другой человек что-то подскажет. Такое внимание было очень приятно! Хочется, чтобы и наши люди к нам так относились.
- Лично Посол понял ваши истории?
- Да. Как человек он мне очень понравился. Когда мы вернулись, встретились в Киеве, говорит: мы вас не бросим, будем идти рядом, это была не разовая акция, будем и дальше вместе пробовать. Понимаете, человек пришел, взял нас за руку и сказал, что пойдет с нами до конца. Это и есть поддержка! Мы почувствовали это плечо, на которое можно опереться в минуту разочарования.
- От кого зависит освобождение Вашего мужа?
- От обеих сторон. Не только от России, но и от Украины.
- Так что не все ключи в Кремле?
- Да-да, это коронная фраза. Если подумать, то чтобы кого-то получить, надо кого-то отдать. Мы должны сделать такое предложение, от которого нельзя будет отказаться. Или искать возможность, чтобы его кто-то сделал за нас. В первую очередь, для власти важной должна быть жизнь парней. Как там любят повторять: мы своих не бросаем? Хочется верить, что своих мы бросаем, но ненадолго. Сейчас же процесс освобождения затягивается. Если мы идем в НАТО, организовываем операции по натовским стандартам, то почему в НАТО пленные так долго как у нас не сидят. Ребята же отдают свое здоровье, силы, всех себя, и могут рассчитывать на отдачу, надежный тыл. Порой мне кажется, что наши военные как камикадзе: выживешь – хорошо, попадешь в плен – выбирайся как хочешь. Может, я ошибаюсь.
Понимаете, сослуживцы же видят, что сейчас происходит с ребятами. И как вы думаете, кто-то хочет идти на подобные задания, зная, что их может ждать такая участь? Ответа на этот вопрос я не нашла. Спецназ – элита войск, всегда первые. Но ценности как человека как такового, я не вижу. Не заметно, чтобы шла борьба за ребят, что любой ценой их хотели освободить.
- При этом, я так понимаю, они выполняли сложное задание в тылу врага?
- Никто же из них не сказал: я не пойду, подождите, чуть позднее, потерпите. А именно такие слова нам сейчас говорят, когда мы спрашиваем об освобождении! Им поставили задачу – они действовали. Есть приказ, и у тебя ничего не болит, тебя ничего не беспокоит, бежишь впереди паровоза. И такой подход хочется видеть от государства. Если ребят посылали на такую задачу, то надо было продумывать, на какие жертвы мы должны будем пойти ради освобождения. И если вернуться к вопросу беркутовцев, то, думаю, общество не было бы против, если бы мы их отдали. Надо спасать того, кого можно спасти. Возможно, такая мысль эгоистическая.
- В Луганске сейчас будет "суд"?
- Они там рассказывают, что тоже собирают материалы в Гаагу, мол, смотрите, эти террористы пришли убивать мирных граждан. И как паршивых котят наших ребят носом макают.
Но что делают на Донбассе украинские военные, если там не война? Почему людей убивают, почему попадают в плен? И при этом нам еще некоторые пытаются сказать, что у нас гражданская война. В том же Европарламенте спрашивали, не гражданский ли у нас конфликт? Люди не понимают, что происходит. Кто-то думает, что политики всегда любят преувеличивать. Им там, в Европе, ничего не понятно - чужая страна. А когда люди увидели нас, живые примеры, то картина стала проясняться. Даже исчез барьер. Поэтому такие визиты важны. Поэтому так важно идти вперед. Если ты не видишь людей с ограниченными возможностями, то тебе кажется, что их нет. У нас в Хмельницком есть слепой мужчина, ходит по городу. Кажется, сидел бы дома. Но сколько у этого человека сил, что он встает и идет вперед! Когда я вижу его, думаю: и я не имею права опускать руки!
Татьяна Катриченко
Наши стандарты: Редакционная политика сайта Главред
Читать Главред в Telegram
Главред на YouTube
