Дарья Касьянова: "Национальная идея — консолидировать общество вокруг семейной темы"

Сегодня решение проблем детей в Украине — вопрос национальной безопасности. Об этом говорили во время общественных слушаний, посвященных аспектам реформирования государственной политике в области защиты прав ребенка, инициированных правительством. В кругу представителей нескольких десятков общественных организаций, знающих о проблемах детей почти всё, премьер-министру Владимиру Гройсману было явно некомфортно. Он участливо выслушал доклад директора благотворительной организации "Надежда и жилье для детей" Галины Постолюк. Та рассказала о том, что вопреки задекларированной в 2015 году деинституализации — переводе детей из интернатов в семьи — ни одно подобное учреждение не закрылось. Причина — на места усыновленных сирот родители из неблагополучных семей приводят новых детей, потому что не чувствуют поддержку государства. Гройсман попытался убедить, что детская тема ему близка, обещает выработать четкую госпрограмму в условиях децентрализации. Премьер закончил спич и покинул мероприятие, а общественники вновь остались один на один с детскими проблемами. Говорили о закрытии интернатов, развитии семейных форм воспитания, переселенцах и детях войны.

"У меня есть ощущение клуба анонимных алкоголиков, где мы все время собираемся и даем советы друг другу, делимся, как жить дальше", — говорит Дарья Касьянова. В прошлом она — руководитель проекта фонда Рината Ахметова "Сиротству — нет!", а ныне директор по развитию международной благотворительной организации "СОС — детский городок Украины". В начале конфликта на Востоке Даша с коллегами вывозила из области целые детские дома и интернаты, а сейчас ездит в "серые зоны" Луганской области.

— Дарья, когда Вы перешли на работу из украинского фонда в международную организацию почувствовали разницу в подходах в работе?

— Сейчас я работаю в благотворительной организации, которая имеет свои представительства в 134 странах мира. "СОС — детские деревни" была организована сразу после Второй мировой для работы с детьми, которые из-за войны были лишены родительской опеки. Тогда открывались такие деревни, где могли жить дети, у которых родители погибли. Но со временем в организации понимали, что работать только с детьми-сиротами — неэффективно. Тогда стали заниматься профилактикой сиротства. И до сегодняшнего дня наш главный фокус — именно профилактика. В Украине организация начала работать как раз с трудными семьями для того, чтобы дети не оказывались в интернатах.

Сейчас у нас есть две площадки для работы. Первая — Луганская область. Причем мы работаем как на контролируемой, так и на неконтролируемой территории, потому что в 2012 году организация там создала несколько детских домов семейного типа и 10 приёмных семей. В начале конфликта мы их вывозили семьи в Киев, но они приняли решение вернутся. И теперь, поскольку там находятся эти люди, мы помогаем — на место выезжают психологи, социальные работники. Проект реализуется совместно с детским фондом ООН ЮНИСЕФ. Вторая площадка — Киевская область. В Броварах у нас большая детская деревня, центр поддержки семьи и детей. Сегодня помогаем и семьям переселенцев в Киевской области. На примере двух этих областей мы наблюдаем, какие международные модели могут работать в Украине. Потому что любая европейская модель нуждается в трех вещах: она должна соответствовать интересам ребенка, нашим внутренним стандартам качества и законодательству страны, в которой она реализуется. Таким образом, важно попасть в треугольник. И если в фонде Ахметова мы всё придумывали, то здесь уже все есть, буквально до алгоритмов — просто бери и делай. И я удивляюсь, почему государство не проявляет интерес к этим наработкам. Мы то и дело приходим в Министерство социальной политики с наработками, предлагаем создать рабочую группу, чтобы адаптировать лучшие международные практики в украинскую реальность и запустить. Но пока дело не идет.

Что касается меня лично, то мне новая работа интересна, я учусь. За последние несколько месяцев побывала в разных странах, общалась с коллегами и сделала для себя вывод, что много всего интересного, полезного существует в мире, но и Украине есть те наработки, которыми можно гордиться, которые реально эффективно работают. Другое дело — насколько системно.

— Для примера, чем Украина может гордиться?

— Взять хотя бы наши приемные семьи, детские дома семейного типа, о которых в Украине сейчас стали меньше говорить, так как в государстве появляются новые формы работы — патронат, наставничество. Хотя по большому счету патронат — это форма приемной семьи, только краткосрочная. На международных форумах я общалась с коллегами из Беларуси, Румынии, Венгрии, России, мы смотрели, насколько эффективны наши приемные семьи. Так вот в Украине средний период пребывания ребенка в такой семье — восемь лет. В соседних странах — до трех. Это очень мало. При этом попадают дети в них там в раннем возрасте, в то время как у нас — нет, ведь приоритет Украины — национальное усыновление. В приемных семьях украинские дети оказываются в возрасте 10-12 лет. То за восемь лет должна устанавливаться привязанность, доверие, чего в других странах нет. В нашей стране есть подготовка и переподготовка приемных родителей на национальном уровне. Там тоже готовят, но только если есть ресурсы. А у нас все прописано в законе, нормативных актах, и до сих пор финансируется. Но есть и минусы. К сожалению, качество поддержки приемных семей упало в силу того, что уменьшилось количество социальных работников и увеличилась нагрузка на них с появлением переселенцев, семей бойцов АТО. Украина использует кейс-менеджмент в сопровождении семей и детей. В Европе не все социальные работники владеют этим инструментом: сначала оцениваются нужды ребенка, прописывается индивидуальный план развития, после проводится сопровождение в соответствии с ними. В других странах только планируют такой подход внедрить. Мне приятно говорить, что не только наша организация использует такой подход, а он внедрен на национальном уровне. Другое дело, что у нас миллион иных проблем. Но куда мы без них? Важно сейчас, что каждую проблему можно решать…

— Решить если что делать?

— Нынешние общественные слушания — классический пример, когда мы собрались не просто поговорить, мы хотели услышать, что правительство думает о том, что мы предлагаем, увидеть реакцию на нашу критику и начать действовать. Да, нам предложили обсудить важные вопросы, но не более того. Буквально в октябре состоялись парламентские слушанья по правам ребенка, и после них никакого движения. Хорошо, что премьер услышал Галину Постолюк. И сказал в ответ вроде бы как правильные вещи. Но вопрос в том, почему до сегодня на повестку дня не выходит тема детей, семей. Я прекрасно понимаю, что у страны масса проблем, и прежде всего связанных с военным конфликтом на востоке. Но мне все-таки кажется, что сейчас основная задача, национальная идея — консолидировать общество вокруг детской и семейной темы. Судя по всему, пока они не объединяют общество. Но это может случиться. Мы же очень любим своих детей, гордимся их успехами, сопереживаем тому, что происходит вокруг.

— Тем ни менее все 25 лет независимости государство отодвигает детскую тему на завтра.

— Были периоды большего внимания и заботы государства о детях, премьер-министр сегодня вспоминал времена президента Ющенко. Знаете, мы любим категоризировать. У нас существуют отдельно семьи переселенцев, семьи в тяжелых жизненных обстоятельствах, семьи с детьми с особыми потребностями. Мы — эдакий каталог разных целевых групп, нуждающихся в помощи. Но все эти группы помощи находятся в семьях. И должна быть четкая прописанная долгосрочная стратегия оказания помощи именно семьям. Конечно, это не помощь в виде денег. Это могут быть разные виды социальных услуг. Стоит понимать, что в каждой общине запрос на социальные услуги разный. Для этого его надо оценивать. Предварительно потратить деньги, время и усилия для того, чтобы понять, что реально надо и что мы можем. И сегодня работа некоторых центров, предоставляющих подобные социальные услуги, показывает, что если помощь оказана вовремя, если мы вовремя узнали о проблемах конкретной семьи, предложили ей помощь, тогда эффект будет позитивным. По законам жанра семья под социальным сопровождением может находиться до трех лет, а после она уже может помогать сама себе. Но в Украине на государственном уровне этот механизм не работает. Если не входят в проблему благотворительные организации, само по себе государство не справляется. У нас как считают: если в государственный социальный центр позвонили, работник ответил, то социальная услуга была предоставлена — консультирование. Но это не так. Социальная услуга — это комплекс мер, которые позволяют достичь цели.

— Другими словами, в Украине работа социальной сферы сегодня неэффективна?

— Мы говорим сейчас, что в Украине 225 тысяч детей переселенцев охвачены помощью 350 организаций, в том числе международных. Как правило, это помощь несистемная: одна организация дала витамины, другая — памперсы, третья — пригласила психологов. Так не должно быть. Мы не знаем, насколько оказываемая помощь нужна конкретной семье. Может, в ней другой запрос: вдруг в семье насилие, а мы памперсы раздаем и арт-терапией занимаемся с ребенком. Если бы государственный сектор и благотворительный действовали более консолидировано, результаты были бы. Могу сказать, что 20% детей, которые к нам доходят, из семей, которые еще до войны были в сложных обстоятельствах. Сейчас ситуация в них еще усугубилась — многим негде жить, родители не работают, ребенок кушает макароны и квашеную капусту, не получая полноценного питания. При такой несистемной работе с семьей минимум 20-30% детей могут оказаться в интернатных учреждениях. А это почти 60 тысяч детей! Есть семьи, которым просто необходимо помочь адаптироваться, помочь принять ситуацию, как мне, например. Я долго верила, что скоро смогу вернутся в свой родной Донецк. Сама себе придумала, что завтра все закончится, и, может, сумки-то и не стоит распаковывать, чемодан из комнаты убирать. Но и даже ко мне только спустя два года пришло осознание, что распаковывать вещи все-таки надо и принимать ситуацию такой, как она есть. Моя дочь быстрее адаптировалась, чем я, мне сложнее — стараюсь об этом не думать, не пропускаю через себя. Ребенок в моем случае — моя мотивация, почему я должна двигаться дальше. Но в своей работе мы чаще сталкиваемся с семьями, у которых нет внутреннего ресурса противостоять. И получается, что иногда ребенок, даже маленький, становится взрослым, а мама — ребенком. И вот семилетний ребенок приходит в наш центр и говорит, что больше не придет на занятия по рисованию, потому что мама дома, она грустит, и он будет с ней. И у нас много усилий идет на то, чтобы вытянуть к нам маму, чтобы с ней поработал психолог. Мы действуем через ребенка. И он приходит домой и говорит: "Мне сказали, что если я боюсь, то это не страшно. Если кричу по ночам — тоже. Это нормально". Какие-то простые вещи очень ресурсные оказываются. А дальше у мамы появляется интерес, она приходит сама, и начинается работа. Бывает, что она очень длительная.

— Какой процент переселенцев обращаются за помощью, а какой тех, которым еще необходима она?

— Я как переселенец долгое время не стояла на учете. До тех пор, пока дочке не понадобилась виза. Думаю, что 20% переселенцев не учтено точно. Эти люди просто приехали сюда, стали работать, не обращаясь к государству за материальной помощью. Но при этом в даже успешных, обеспеченных семьях дети плохо спят, плохо себя чувствуют, плохо адаптируются. И тогда начинают родители искать, куда обратится. И обращаются. Но организации-провайдеры, которые им помогают, никуда не передают о них информацию. Да и мы не запрашиваем информацию о том, имеют ли люди официальный статус переселенцев. К нам просто приходит мама и говорит, что у нее все хорошо, а у ребенка в 13 лет энурез. Мы начинаем работать, и выясняем, что эти люди покидали города в период жестоких обстрелов. Если люди уезжали раньше или позже, когда так не стреляли, то они находятся в ином состоянии — замершем, когда ничего не интересно, а есть только желание поскорее вернуться домой.

— С какими наиболее частыми проблемами Вы сталкиваетесь в работе с детьми-переселенцами?

— Если мы говорим о людях, которые далеко не выехали от своей области или находятся в Донецкой или Луганской областях, то они стараются ездить к себе домой — там либо кто-то из близких больных остался, либо есть другая уважительная причина. То есть, родители постоянно рискуют. Они не всегда берут детей. Это миф, что они их то и дело перевозят через линию разграничения. Есть другие проблемы и опасности. Например, мама с детьми выехала с оккупированных территорий, папа остался там — либо они развелись, либо произошел конфликт, в том числе и на политическую тему, и вдруг мама заболела, оказалось, что у нее онкология. У женщины рядом кроме детей никого нет, родственники на оккупированной территории, дом разрушен. Мама обращается за медицинской помощью в Старобельске. А в этот город онколог приезжает раз в месяц, и люди занимают очереди к нему с ночи. В тоже время на неконтролируемой территории онкоцентры работают. И получается, что маме, воспитывающей одной детей, легче поехать туда, чтобы получить консультацию доктора и пройти курс химиотерапии. Что же происходит с детьми? Они остаются в Старобельске. Тем временем мама рискует дважды: когда преодолевает линию соприкосновения, и в связи с проблемами со здоровьем. У нас был случай, когда папа погиб еще накануне войны, а мама умерла от рака. Осталось двое несовершеннолетних детей. Мы помогали этой семье на стадии болезни мамы как могли. Мама категорически была против, чтобы ее дети оказались в интернате. Родственникам передать их не было возможности. И вот когда мы увидели, что все наши усилия по медпомощи неэффективны, мы нашли временную семью, которая смогла временно принять детей — мы ее подготовили, обучили. Пока мама была еще в больнице, дети жили в этой семье, мы готовили их к потере, искали приемную семью. И потом спустя время аккуратно переместили детей в нее. Нельзя сказать, что прошло все безболезненно. Но это реальная история. И таких много. Но их мы решить не можем без помощи государственных социальных служб. И от того, насколько эффективно мы выстроили взаимодействие с ними, зависит, смогут ли они переадресовать на нас сложный вопрос, чтобы мы помогли, взяли под социальное сопровождение.

— Как Ваша организация работает на неконтролируемой Украиной территории?

— Там все сложнее. Не буду раскрывать все секреты, потому что оттуда уходят международные организации, а мы работаем, поскольку Конвенция по правам детей декларирует, что все дети имеют равные права, а наша главная миссия — независимо ни от чего оказать помощь детям. Более того мы несем ответственность за созданные нами приемные семьи.

— Вы работаете и в Луганской, и в Донецкой области?

— В Донецкой мы не работаем. Там достаточно много организаций, которые оказывают помощь, мы сфокусированы на Луганской области.

— Все-таки что удается делать, в том числе и на временно оккупированных территориях?

— Скажем так, и до военных действий Луганская область была менее интересна для общественных организаций. Только сейчас они стали себя проявлять. Там существует большой запрос со стороны государственных структур.

Разговаривала Татьяна Катриченко

Продолжение следует. Дарья Касьянова: "Одна из проблем на Донбассе — отказ от новорожденных детей".

Наши стандарты: Редакционная политика сайта Главред