В небольшом холле с низким потолком и приглушенным светом стоят несколько десятков стульчиков и кресел, в первом ряду — мягкие диваны. С каждой минутой пространство заполняется журналистами. Кто-то скромно садится на стул, кто-то вальяжно плюхается на диван. Все ждут, обратив взоры к нескольким пустым креслам на фоне баннера. Коллеги шелестят листами блокнотов, записывая что-то в них, и настраивают баланс белого в своих камерах. Гостья немного задерживается. Но ее можно подождать. Ведь мы вскоре будем разговаривать с лауреатом Нобелевской премии по литературе 2015 года Светланой Алексиевич.
Повод для встречи — в этом году на украинском языке вышли сразу три ее книги: "У войны не женское лицо", "Цинковые мальчики" и "Чернобыльская молитва (хроника будущего)". Вскоре свет увидит и четвертая — "Время секонд хэнд". Все ее работы — о жизни маленького советского человека, которому все время мало что объясняли и мало во что посвящали.
И вот Алексиевич появляется в компании двух издателей своих книг в Украине и переводчика одной из них — Оксаной Забужко. Светлана Александровна усаживается в кресло за столик, на котором установлено больше всего микрофонов.
Издатель Юлия Орлова рассказывает о том, почему взялась за книги нобелевского лауреата. "И читать тяжело, но и не читать невозможно", — говорит она о работе "У войны не женское лицо". Это документально-очерковая книга, сборник рассказов женщин, участвующих во Второй мировой войне.
Но в Украине не эта книга была издана первой. В 1998 году мир увидела "Чернобыльская молитва (хроника будущего)" в переводе Оксаны Забужко. "Тысяча экземпляров распродавалась 15 лет. Сегодняшний тираж дополненного издания в две тысячи разошелся за три недели", — говорит переводчица.
"Все понимают, что такое Нобелевская премия. Я лично чувствую это как персональную писательскую победу, слава Альфреду Нобелю, который делает писателя покупаемым во всех уголках планеты, — продолжает она. — И я радуюсь, что Светлана Алексиевич становится в Украине мейнстримовым переводным автором, не нишевым, как она была все эти годы. Хотя и в России, и в Беларуси она была таким же автором. А мейнстримовым — только на Западе". Сегодня Забужко называет визит в Киев белоруской писательницы триумфальным. "Это знак того, что граница постсоветского пространства теперь проходит по восточной границе Украины. То есть мы интегрируемся в Европу, — говорит Оксана и резко обрывается. — Все остальное услышите в семь вечера…".
"Светлана Алексиевич хотела услышать людей. Потому без вступительного слова — сразу вопросы", — продолжает модератор Ирина Плехова. И тут зачитывает с листочка два вопроса американского журналиста, присутствующего в зале. Вопрос о покаянии как необходимом условии преодоления тирании.
Светлана говорит о свободе и хорошей жизни: "Все говорили о свободе, мы бегали по площадям, кричали: "Свобода!", а на самом деле не знали, что это такое. Никто к ней не был готов. Возможно, мы рано ушли… Во всяком случае, мы сейчас живем с чувством поражения. И хочется понять — от кого поражение, как это произошло, а что за люди вышли оттуда, из лагеря. Может, Шаламов прав — лагерь развращает и палача, и жертву?.. Книга "Время секонд-хенд" была желанием подвести итог, чего хотел маленький человек. У этих маленьких людей никто не спрашивал. А тут вдруг они заговорили. И тогда стало и жалко, и страшно, потому что палач и жертва часто в одном лице. Покаяние — это только следующий, почти религиозный акт. Если немцы только через 40 лет готовы были к покаянию, и это при том, что они были под патронатом Америки, им помогали это все понять, то бывшие советские люди должны это делать в одиночестве. И им не всегда для этого хватает сил и знаний… Вот об этом хотелось написать. Я назвала: записки соучастника. Я тоже была частью этого времени. И среди нас мало выигравших. Больше проигравших".
Следующий вопрос о марксизме и социальной справедливости в американских университетах. "Я не люблю слово "совок", я не люблю, когда люди пренебрежительно говорят о советских годах, — мягким, ровным голосом говорит писательница. — Мой отец умер почти в 90 лет и до конца был коммунистом — в 19 лет ушел на фронт с факультета журналистики, в 20 лет вступил в коммунисты под Сталинградом, до конца жизни говорил, что коммунизм испортили. И когда я спорила, а особенно, когда приехала из Афганистана и сказала: "Папа, мы — убийцы!", у него не было аргументов, он просто заплакал. Больше я никогда с ним так жестко не разговаривала, потому, что я знала, что мой отец хороший человек, даже красивый человек. А коммунисты — это не сплоченные ряды, это разные люди. Мы просто попали в такое время. Перечеркивать все эти годы я бы не взялась. Потому что сегодня, когда я ездила по этой большой стране, которая называется Россией, я часто слышала от людей, что сейчас им хуже жить, чем раньше…"
В зале раздается телефонный звонок. Все оглядываются друг на друга, мол, кто посмел, не выключить звук. Алексиевич отвлекается тоже: "Это мой. Не обращайте внимание, мне все время звонят".
"…Я не знаю, как в американских университетах, но во французских со мной часто спорили, говорили: "Это у вас не получилось, это ваше поколение не справилось с идеей, а вот мы сделаем все иначе. То есть идея никуда не уходила, а коммунизм вовсе не мертв", — говорит Алексиевич и вспоминает, как многие русские молодые люди говорят о марксизме, читают Троцкого и Ленина. "И эти трактирные мальчики, о которых говорил Достоевский, будут сидеть где-то в трактире и опять мечтать о мировой революции, переделывать мир. Мне кажется, если вернуться в сегодняшний день, Россия — заложник вождей, то им нужна империя, то "русский мир", то мировая революция", — продолжает она.
Алексиевич говорит, что мы не только не провели декоммунизацию и люстрацию, "мы еще не отрефлексировали прошлым": "И как результат — снова сталинские идеи, снова сталинские музеи… Как один российский журналист написал, что половина русских людей считают, что Сталин — великий человек, но никто не хочет жить при нем".
Нобелевская лауреат то и дело возвращается к советской теме, говорит, мы ее еще не осмыслили, не поняли. Но при этом говорит, что сама стала свободной — еще после Афганистана.
Но в этот день в Киеве презентация книги не о войне в Афганистане, а о чернобыльской трагедии. Живой книги о смерти. Автор писала ее 11 лет. Все время дополняя новыми фрагментами. Поэтому она отличается от издания 1998 года, о котором ранее вспоминала Оксана Забужко.
В ней Алексиевич говорит голосом людей, пострадавших от взрыва реактора. Каждое слово в них ценно. Потому что как сама признается: некоторых уже нет в живых, а их воспоминания живут. Светлана — благодарный и внимательный слушатель. В каждой записке — и общая трагедия, и боль конкретного человека.
"Можно ли говорить, что Ваше отношение к трагедии тогда и спустя 30 лет изменилось, всё ли сказано, осмысленно?", — спрашивает журналистка белорусского телевидения.
Светлана немного возмущена и делает особый акцент на слове "всё".
"Конечно, не всё! — отвечает она. — Это глобальное событие, космического масштаба, хотя бы потому что люди узнали, что могут сами себя уничтожить, и что догадки ученых, что такие цивилизации, как на Земле были, но самоуничтожились, реальны. Я думаю, это произошло потому, что совпали две катастрофы — социальная, людям надо было думать, как жить, где жить, и космическая — как понять, что какие-то радионуклиды будут жить две-три тысячи лет, а некоторые горячие частицы вообще бессмертны, если кто-то раскопает могилу погибшего от радиации, то работа смерти продолжится. Чернобыль многое перевернул в нашей жизни. Неосознанно. И к пространству поменял отношение. Через четыре дня радиоактивные тучи были зафиксированы над Африкой. И почему мы решили, что с природой надо говорить с позиции силы? Все эти вопросы остаются открытыми".
Светлана Александровна рассказывает, что, в отличие от военный темы, чернобыльская была новой, неописанной: "Работала с совершенно новым материалом, мне не на что было опираться. Когда случилась Фукусима, то японцам помогал опыт Чернобыля. Во всяком случае никакому японцу не приходило в голову на второй день после аварии удить рыбу под стенами реактора. А в Чернобыле такие картины можно было увидеть в первые дни. И никто не тянул детей к станции, посмотреть, как это красиво, когда она горела. Ночью над реактором было такое малиновое свечение, люди им любовались… Понимаете, мы создаем технологии, которые дальше нас, нашего мировоззрения. Когда философ Корякин прочитал "Чернобыльскую молитву", он сказал: "Знаешь, Светлана, человечество не скоро это поймет". Я спросила, много ли надо времени. Он ответил: "Сто чернобылей". "Человечество этого не выдержит", — сказала я".
Нехотя, аккуратно, но очень точно Алексиевич говорит о политике. "Я не могу сказать, что я не люблю русских, — признается автор. — У меня среди них много друзей. Я люблю русскую культуру. Но я не люблю русскую историю, русские идеи в том виде, в котором они существуют сегодня. Я уже не опускаюсь до Шойгу и Путина. Дело же не в Путине, а в "коллективном Путине". Путин аккумулировал желания униженного, обманутого, обворованного народа. Народу опять показалось, что он будет снова великим, грозным, его будут снова все бояться".
"Бойтесь, особенно журналисты, от которых многое зависит, делать свою работу так, как это делает русское телевидение. Я считаю, что это преступление — так обманывать людей, так обслуживать нынешнюю власть. Потому что надо работать на какие-то вечные человеческие ценности, писать так, как оно есть в жизни. Когда я написала книгу "У войны не женское лицо", ее два года не печатали, говорили, что она не вписывается в канон, что она слишком страшная, что никто не пойдет воевать… Но для меня это было не важно. Надо честно делать свою работу".
После Светлана признается, что несколько устала от серьезных тем: "Чем серьезнее вы работаете, тем серьезнее представляется мир. Я не могу сказать, что Советский Союз — исчадье ада. Для меня мир шире". Она предупреждает: о войне больше писать не будет. Не будет и книги об Украине — Донбассе или Майдане.
"У меня уже защитный слой исчерпан. Я не могу так отчаянно, как когда-то, поехать на войну, видеть убитых, заходить в госпитали, видеть без рук, без ног… Я же тоже человек. У меня любая несправедливость вызывает слезы. Книги нельзя писать, когда ты плачешь".
Полтора часа истекают быстро. Казалось, ожидание разговора было длиннее, чем сама беседа. Всем журналистам отказано даже в короткой автограф-сессии. Организаторы объясняют такой шаг плотным графиком самой Алексиевич в Киеве. "Оставь, я тебе потом подпишу", — говорит журналистке модератор пресс-конференции. Да уж, нобелевские лауреаты они такие — сами себе не принадлежат…
До следующей встречи, но уже с читателями, оставалось полтора часа… Это был уже "Разговор на сцене", беседа двух писателей с читателями. Он — о Чернобыле, мужестве, революции и эволюции на территории бывшего Советского Союза, жизни и смерти, тени и солнце.
В конце автор книг-воспоминаний о самых страшных страницах истории советского человека — войне, Афганистане и Чернобыле — желает современным украинцам "сильного будущего". "Верьте в свое будущее!", — восклицает Светлана Алексиевич. А после раздает автографы.
Наши стандарты: Редакционная политика сайта Главред
Читать Главред в Telegram
Главред на YouTube
