В эти дни мы вспоминаем активные и трагические события в Киеве на улице Грушевского, когда были убиты Сергей Нигоян, Михаил Жизневский и Роман Сеник, а потом задержаны сотни активистов.
"Главред" встретился с адвокатом Еленой Сказко. Она защищала майдановцев и автомайдановцев, тех, кого в январе 2014-го задержали на Грушевского и в Крепостном переулке, жестоко избивали в Мариинском парке, вывозили за город, судили ночью и сажали на несколько месяцев в СИЗО.
Прошлой зимой Елена взялась за несколько дел одновременно. Среди ее подопечных – фотограф Марьян Гаврилив, снимавший для львовского издания на Грушевского, и Дмитрий Юрченко, задержанный за перевоз покрышек в собственном автомобиле. Пока Елена Сказко бегала из СИЗО в суды и прокуратуру, ее уволили с работы. Но она не сдалась.
Спустя год адвокат майдановцев говорит, что в системе правоохранительных органов и судов поменялось мало что. Только в первые месяцы после Майдана было желание работать честно. Теперь же многие ощущают, что, возможно, им грозит скорое увольнение, поэтому хотят извлечь от работы на своих должностях максимум выгоды.
– Елена, помните, как Вы пришли на Майдан?
– Когда он только начинался, я думала, как, наверное, и большинство граждан: что-то там происходит, но мне и так нормально живется – нет жилья, но мы с мужем работаем изо всех сил, складываем копеечку к копеечке. Когда разогнали студентов, я возмутилась, но тоже на улицу не вышла. Ждала у телевизора, каким будет следующий шаг. А дальше я понимала, что наступает 1927, 1928-й, 1929-й ... И когда мне показалось, что за окном 1931-й, а я все сижу и ничего не делаю, вышла на Майдан. Все думала, что я могу сделать, кроме как собственным присутствием сказать: "Вот я, и мне не надо игнорировать". Но на меня мне все равно не обращали внимание. Я была на событиях 19-го и 20-21 января.
– На улице Грушевского?
– Да, ехала после работы. Понимала, тебя бьют по щеке – можно подставить другую, бьют по голове – можно промолчать. Но нас уже бросили на землю и били ногами, а мы всё молчали. Что я могла сделать? Взять оружие? Вряд ли это было бы эффективно. Я должна была делать то, что умею – защищать людей. Тогда я написала сообщение на странице "Евромайдан.SOS". Сказала, что у меня есть авто, и я – адвокат. Вскоре мне позвонили и попросили помочь в деле пропавшего, а потом как мы узнали, задержанного на Грушевского фотографа Марьяна Гаврилива.
В тот момент никто не знал, где он находится – его вместе с другими активистами возили в автозаках. Это первый раз, когда я искренне желала, чтобы человек оказался в тюрьме! Я искала его в райотделах милиции, на баррикадах, но Марьяна нигде не было. Затем выяснилось, что он в Оболонском райотделе милиции. Я сразу поехала туда. Попросила Марьяна спросить имена тех, кто сидит с ним рядом. Так у меня появился еще один подзащитный – Степан Андрийчук с Тернопольщины. Следующие несколько часов происходили процессуальные действия. Я уехала домой только в два ночи.
– Как Вы взялись за защиту еще и автомайдановцов?
– Я вернулась в Оболонский райотдел на следующий день в восемь утра и там увидела окровавленный Автомайдан. И снова начала спрашивать фамилии. Впоследствии мне в "Евромайдан.SOS" предложили взяться за дела Андрея Ленца и Нестора Дидыка. Когда я приехала в отделение в следующий раз, то у Дидыка был еще один адвокат. Я подумала, нецелесообразно, чтобы у одного человека в тех условиях было несколько адвокатов. Я решила брать дела тех, у кого защитников не было.
– В итоге, сколько подзащитных у Вас было?
– Шесть.
– Вы стали адвокатом и Дмитрия Юрченко, которого задержали за перевозку покрышек в багажнике собственного авто, мотивируя это тем, что он содействовал организации массовых беспорядков в центре Киева…
– Позвонила его жена. Это очень показательное дело. Прежде всего, для правоохранительных и судебных органов, она дает им возможность делать все, что угодно. Это показательно для людей. Ранее считалось, что можно делать все, что не запрещено законом. Но после принятия законов от 16 января, оказалось, что можно будет делать все только с разрешения. Если тебе позволили сидеть дома тихо под домашним арестом – сиди. А если у тебя есть определенная точка зрения, то о ней лучше было бы молчать, не говорить ни в социальных сетях, ни у себя на кухне с мужем, потому что рядом есть дети – они пойдут утром в школу и расскажут о разговоре там. Классический 1933-й год.
– Что Вас поразило в делах ребят больше всего?
– Прежде всего, нечеловеческие избиения. Мои подзащитные не сопротивлялись, их действия не угрожали чьим-то жизням, их просто бросили на землю и продолжали бить, издеваться. Речь идет о немотивированной жестокости. Я думаю, как после того как милиционеры без остановки били беззащитного человека, бросив его лицом в снег, а потом приходили домой, к своим семьям? Я понимаю, что эти люди работают в системе, которая сломала и ломает психику ни одному человеку. Но что самое ужасное: такие люди со сломанной психикой заботятся о моей безопасности... Вот это поразило больше всего.
Когда занимаешься уголовным делом, видишь разные ситуации, например, как судят по 115-й статье за убийство. Тогда перед тобою оказывается человек со специфическим характером, если так можно сказать, – он решился убить человека. Но если последних судили и наказывали, то во время зимних событий на Грушевского и после за убийства на Грушевского никого не осудили. Правоохранителям государство дало возможность делать все, что они захотят. Они руководствовались правилом: надел милицейскую форму – делай, что хочешь. Не просто то, что тебе позволит закон, а то, что позволят тебе твои моральные принципы. И, как показывает практика, ни о каких моральных принципах речь не идет. Это же не то, что мой подзащитный мне рассказывает, что его избивал кто-то один. Нет! Это двадцать человек стояли и били! И резонанс в чем: сейчас в стране допускается, что людей можно бить, издеваться, убивать. Ведь в свое время это было разрешено на самом высоком уровне. И это трагично!
– Что было написано в рапортах о задержании?
– Мне очень "понравилось" дело 64-летнего Андрийчука. Он был инвалидом первой группы, почти не ходил. Впоследствии расходился и получил уже третью группу. Прошлой зимой добавились проблемы со спиной. Зато в рапорте было сказано, что он с битой бросался на "Беркут". Я себе представляю эту картину абсурда! Об автомайдановцах тоже написали, что они бросались на бойцов спецподразделения – пять ребят на два автобуса. В рапортах записано, что автомайдановцы были в касках. О каких касках можно говорить, если у Андрея Ленца врачи насчитали тридцать швов на голове и пять выбитых зубов?! Если пять человек напали на два автобуса "Беркута", то всем пяти надо было бы проводить судебно-медицинскую экспертизу касательно их психического состояния.
– Львовский фотограф Марьян Гаврилив говорил, что у него в рапортах записано, что их составили инспекторы-снайперы?
– В нем сказано, что свидетелями являются лица, работающие инспекторами-снайперами.
Но в МВД говорили, что снайперов на Грушевского не было. Рапорт – это процессуальный документ. Можно предположить, что в тот момент они не выполняли свои обязанности.
– Вы защищали майдановцев бесплатно?
– Безусловно. Я киевлянка, из семьи врачей, в которой четверо детей. Мы жили очень скромно. Я знаю, как жить с огорода. Я начала очень рано работать. Также начала зарабатывать деньги, к ним у меня было очень скрупулезное отношение. Я училась в университете Шевченко на юридическом факультете и у меня было 5 гривен на обед в день. Очень четко помню, как мы собирались все идти на день рождения, сбрасывались деньгами на подарок, а мне было дико стыдно, но я встала и сказала, что у меня проездной на трамвай-троллейбус и эти 5 гривен, и если я их отдам, то буду голодной. И только недавно случился переломный момент: деньги сегодня есть, а завтра – нет. Но в любом случае я не разделяю работу на ту, за которую мне платят, и на бесплатную.
– Вас уволили с работы из-за участия в Майдане?
– Фактически да. Я считала, что таких людей, как мой начальник, нет в Киеве точно. Ему не понравилось, что в свободное время занимаюсь не работой, а Майданом. Помню, когда мне было 19 лет, и я уже работала, мой тогдашний руководитель шутил: если бы я увидел в ночном клубе, что моя подчиненная танцует стриптиз, то это было бы забавно. И в момент увольнения я вспомнила ту историю. Для кого-то вообще не проблема, что человек делает в свободное от работы время, а для кого-то, оказалось, тяжело, что люди думают по-другому. Но удивляться не стоит: в той фирме происходило то, что и в нашей стране последние три года: был один человек, который решал все.
– Как женщине Вам было страшно?
– У меня есть подруга, которая сказала, что с бумагами будет помогать, но на суды ходить – не станет. Потому что она, как увидела Марьяна, сказала, что не может сдержать слез. У меня же выработался определенный иммунитет, и он связан не с событиями на Майдане, а с уголовными делами, которыми я занималась раньше. Если я буду плакать, то мои слезы будут отражаться на делах. Я себе такого позволить не могу. Я всегда процессуально должна быть ровной, без эмоций, чтобы не навредить.
– Встречали ли вы следователей, прокуроров или судей, которые отказывались выполнять приказы сверху?
– С самого начала одним моим подзащитным занималась следователь – молодая девушка. А когда настал момент выбирать меру пресечения, к нам вышел другой следователь. Я спросила: "Где же Карина?" На что услышала ответ: "Теперь я этим делом занимаюсь". Я поняла, что первый следователь отказывалась брать человека под стражу. Хотя могу только догадываться, как это могло повлиять на ее дальнейшую карьеру…
– Спустя год, что изменилось в стране?
– Я заметила, что система начала меняться в первые два месяца после Майдана. Прокуратура, по моему мнению, вела себя законно, справедливо. Казалось, процесс пошел. Но, к сожалению, вскоре всё вернулось на круги своя. Правила игры стали прежними, как до революции. Даже хуже. Такое мое субъективное мнение. Возможно, милиционеры, прокуроры и судьи ждут скорых увольнений, и тем временем пытаются извлечь максимальную выгоду для себя, так сказать, обналичить свои должности. Не хотелось бы думать, но на самом деле складывается именно такое ощущение. Я надеюсь, что вскоре будет лучше. А это – логический переходной этап. Ведь ночь темна перед рассветом, а самое худшее состояние у больного перед выздоровлением. Возможно, я себя утешаю. Но то, что происходит сейчас, мне очень не нравится. И каждый раз мне кажется: это – дно. Но оказывается, что дна пока нет, летим вниз дальше. То, с чем мне приходится сталкиваться в милиции, судах, не дает понимания, почему люди не могут осознать, что страна и ее граждане изменились, что пришло время и им меняться.
– Сегодня Вы поддерживается связь с теми, кого защищали в январе-феврале 2014 года?
– Мы подали соответствующие заявления и на прокуроров, и на судей. Но только по одному делу, которое касается Автомайдана, допрашивали пострадавшего в Генпрокуратуре. Сказали, что открыто криминальное производство, но подозрение еще никому не оглашали. Еще!? И это спустя год! Ситуация печальна. Но мы же не хотим никому мстить. Это только способ что-то изменить в будущем. Мы с моими подзащитными не столько хотим наказать виновных, сколько надеемся, что они сделают соответствующие выводы и не будут прибегать к таким методам в будущем. Но как это сделать? Если суды своих коллег покрывают. Те судьи, которые принимали решения о содержании на время досудебного следствия людей в СИЗО, опираясь на абсолютно абсурдные свидетельства, сидят на своих местах до сих пор. Конечно, какой вывод может сделать судья, если он в своем кресле после вынесения неправомерных решений? Делай что хочешь, и тебе за это ничего не будет!
– Но должна была последовать какая-то реакция?
– Если бы им сделали хотя бы выговор. Это минимум. Хотя выговор ничего практически не означает. Но не было даже этого. А это означает, что всем рассказали, где и чье место, и кто что думает по поводу украинских законов. Я не раз слышала и в милиции, и в судах в ответ на мои слова, что что-то написано в Уголовно-процессуальном кодексе, что там "там много чего написано…". Люди, которые должны действовать в пределах своих полномочий и только по законам Украины, считают, что наделены какой-то сверхвластью, и наказание им не грозит. Судьи не думают, что они должны принимать законные решения, а не те, за которые им заплатили. Сегодня принцип такой: как будет завтра, непонятно, а сегодня надо взять все, что дают.
Меня, например, возмущает закрытие дел по амнистии. А именно так были закрыты дела людей с Грушевского и Автомайдана. Это как по амнистии? Это не реабилитирующие обстоятельства. Я бы хотела, чтобы суд признавал, что такого факта не было, что обвиняемый на самом деле сам пострадал. Честно, я не знаю, что делать, чтобы судьи понимали, что утверждение незаконного решения не пройдет просто так. При этом я считаю, что не могу стоять в стороне и делать вид, что меня это не касается. Но мои методы не работают. Я написала сотни жалоб. Столько леса перевела! Но это не помогает. Я всегда помню, если человек не может найти закон, закон найдет его – но уже не в зале суда, а на улице. И для судов, милиции, прокуратуры это может окончиться печально. Поэтому лучше бы они их искали в кабинетах и законах.
Фото: euromaidanonline.com, tyzhden.ua, telekritika.ua
Наши стандарты: Редакционная политика сайта Главред
Читать Главред в Telegram
Читать Главред в Viber
