Капеллан о.Макарий: "В зоне АТО было сильное ощущение, что Бог нам постоянно показывает чудеса"

Военный священник Макарий (Дядюсь) — иеромонах мужского монастыря Святителя Николая Чудотворца (с.Жидичин на Волыни). Он, батюшка Украинской православной церкви Киевского патриархата, вот уже второй год служит солдатом в Национальной гвардии Украины. Автомат в руки не берет, его оружие — слово. Им капеллан помогает бойцам на передовой.

"Не оставляло ощущение, что Дебальцево сдавали, сдавали вместе с ребятами"

— Отец Макарий, как давно Вы на Востоке и как оказались на войне?

— В 2014 году в Национальную гвардию шли ребята с Майдана. Их офицеры, которые ранее служили в миротворческих контингентах, рассказывали, что при них были капелланы. Вскоре у меня и спросили, могу ли я поехать на Восток в качестве военного священника. Честно сказать, очень переживал за ребят и на Майдане, и на Донбассе, поэтому отказаться было сложно. Так я попал во второй батальон Нацгвардии. Приехал к ним на полигон в мае прошлого года. Оформили как солдата, священником было невозможно. Тренировки продолжались месяц, после чего отправились на Восток.

— Вы, как обыкновенный солдат, соблюдаете режим, занимаетесь физической подготовкой?..

— Не совсем. Ребята бегают, стреляют… А я оружие в руки не беру. Хожу, скорее, как наблюдатель.

— Вам приходила повестка?

— Было дело. Но так как согласно законодательству священников на службу не берут, я пришел в военкомат и просто отметился. Мне сказали: "Идите домой, ждите, если будет необходимость, мы вас позовем".

— У Вас был опыт военной службы?

— Да. В "первую волну" призывали танкистов, связистов… А я в армии служил как раз танкистом-механиком. В нашем батальоне с самого начала были разные ребята — с опытом и те, кто в армии вообще не служил, кто оружие в руках никогда не держал. Обучение было просто необходимо!

— Так Вы могли помочь своим армейским опытом…

— В принципе, рассказывал, как разбирать автомат… Знаете, чем отличались ребята с Майдана, добровольцы от призывников? Первые сами всем интересовались. Просто впитывали информацию. Очень быстро. Отдавали себя на все 100%.

— Уже ротация была?

— Да. Я сейчас в отпуске. А потом снова на фронт. Есть такие воины, которые тоже на второй год остаются. Говорят, что получили опыт, что их не могут заменить молодые, необстрелянные. "Кто, если не мы", — повторяют они.

— Где были со своим батальоном на Востоке?

— На горе Карачун (вблизи Славянска Донецкой области. — Ред.). Она была в окружении. Именно там было сильное ощущение, что Бог нас не оставляет и постоянно показывает свои чудеса. Помню, как мы выехали, чтобы поменять ребят. Сначала сломался грузовик. Мы застряли на два часа, пока ремонтировали. Потом заехали в Барвенково (Харьковской области. — Ред.) и сбились с дороги. Пока разворачивались, прошло еще время. И вот при выезде на Карачун, нас обстреляли свои же… Позже мы узнали, что перед самым нашим приездом два часа подряд высоту обстреливали из миномета. Такое впечатление, что ждали. Но никто же не мог знать, что мы задержимся. Если бы мы прямо шли на Карачун, то нас бы точно расстреляли. Потому что дорога со стороны Славянска очень хорошо просматривается — люди как на ладони… И множество других случаев было. Мины попадали в боеприпасы. Они не взрывались, их только секло… А когда та телевышка упала! Тросы толщиной с человеческую руку с грохотом врезались в землю на глубину полтора метра. Если бы такой трос упал на блиндаж или в окоп, то никто бы не спася. Вышка упала на наши позиции, где было много людей, но никого не зацепила! Даже царапины ни у кого не было! Но, наверное, самое большое чудо, когда на Карачун приехал владыка митрополит ЧеркасскойИоанн в то время как на высоту добирались лишь медики и волонтеры, даже довоз боеприпасов был затруднен.

— В Славянске Вы были уже после освобождения города?

— Да. Славянск изнутри отличался о того города, за которым мы наблюдали в бинокли. Было очень приятно, когда, встречая на улицах людей, они говорили: "Не оставляйте нас, не уходите". Дети бегали с нами фотографироваться, кричали: "Слава Украине!". Мы чувствовали поддержку. Не было такого, чтобы кто-то грубил, говорил, что мы захватчики.

— В какой момент попали в Дебальцево?

— Были два раза. Второй раз накануне дебальцевского "котла". Там отношение местных жителей к нашим военным было разным. Кто-то говорил, что из-за нас война и что их все время обстреливают, кто-то, а особенно те, у кого был мелкий или средний бизнес, просили, чтобы мы не уходили, потому что их грабят. Первые не задумывались, почему снаряды и мины к ним прилетали не со стороны наших позиций.

— С какими чувствами выходили из "котла"?

— С чувством боли, предательства, переживания за ребят. Многие тогда погибли, кто-то попал в плен. Даже могу сказать, что бывали минуты, когда самому было сложно поддерживать других — в таком состоянии я был. Особенно сложно было слышать по телевизору обман: власти говорили, что выход был спланирован. На самом деле такого не было. Ребята держались до последнего. Хотя уже были в окружении. Все ждали приказа. Но не оставляло ощущение, что Дебальцево сдавали, сдавали вместе с ребятами. Казалось, команды поступали какие-то неправильные. Все шло как-то не так.

— Какие были потери батальона?

— Слава Богу, никто из наших в плен не попал. Но ребята погибли. Сказать честно, при выходе из дебальцевского "котла" у нас были, возможно, минимальные потери. Когда мы там стояли, были большие — попадали в засады, нас обстреливали.

— Что на этой войне для Вас тяжелее всего переносить?

— Самое тяжелое, когда товарищей привозят ранеными — без рук или ног, когда ребята возвращаются из боя с большими потерями. Вновь и вновь появляется ощущение, что штаб, командование их предает, оставляя наедине с проблемами, испытаниями. Это им очень сложно объяснить. К смерти никто не готов. О ней говорят военные и монахи. На войне даже шутят о ней. Но если серьезно, то смерть воспринимается людьми неверующими довольно сложно. Христиане к ней относятся более спокойно — понимают, что человек не уходит от нас, а просто переходит в другое состояние. Был такой случай, когда наши бойцы попали в ДТП, погибло тринадцать человек. Случилось это накануне дебальцевского "котла". После наши ребята каждый день были в боях, и каждый день не было потерь. Мы говорили, что те тринадцать воинов превратились в ангелов, которые оберегали бойцов на земле.

"На войне начинаешь жить одной минутой и одним днем"

— Почему присутствие капелланов важно на войне?

— Когда мы были на Карачуне, ребята часто причащались и исповедовались. Они сами подходили и просили. Знаю по себе, исповедь успокаивает душу и сердце, отрезвляет мысли. Ребята шутя говорят, что воспринимали меня как ангела-хранителя, который рядом с ними. А я им говорю: "Не я вас охраняю, Господь охраняет вас". Появлялось такое чувство, что все будет хорошо. Но видите, людям нужны материальные доказательства, они хотят увидеть, коснуться. О вере можно говорить, но пока как тот Фома не вложишь пальцы в раны Господни, не поверишь. Военным надо, чтобы рядом была иконка, которую они могут видеть, крестик на теле, чтобы чувствовать, что защита близко. Им важно, чтобы священник был неподалеку, тогда легче переносятся все тяготы. Бойцам надо просто прийти поговорить. Кто такой священник? Это тот, кто хранит тайну исповеди. Раньше общением с личным составом занимались замполиты. Но так как они сдавали ребят, говоря, что те становятся неадекватными, с ними переставали общаться. Со священником же можно поговорить обо всем, к нему не страшно подойти в любом состоянии, даже нетрезвом…

— Вам военные доверяли с самого начала?

— Тот, кто ходил в церковь, относился с уважением. Некоторые — скептически, говорили: "Еще чего не хватало, чтобы среди нас был батюшка, случится с ним что-то, отвечать придется, мол, охранять надо будет". Потом я придумал, что я с собой возьму две гранаты, чтобы они успокоились (смеется). Спрашивают: "Зачем?". Раньше для защиты монастыря, монахи поливали стены горячей смолой. И когда поднимались те, кто хотел захватить его, монахи показывали, мол, не лезь, я же не виноват в том, что ты лезешь, я просто лью. Так и я с двумя гранатами говорил бы: "Не лезьте, у меня в руках две гранаты, чтобы не сдаваться в плен"... Конечно, были и те, кто был настроен враждебно. Но через некоторое время все сгладилось. Сейчас меня воспринимают не как священника, а как товарища, побратима. Это хорошо и приятно. Я тешусь, что могу быть их другом.

— А что Вам дает опыт, полученный на войне?

— Я вижу, как военные отдают свои жизни за ближнего. Многие вещи, о которых говорят в монастыре, тут происходят на самом деле. Например, надо жить одним днем. Святые отцы много расписывают, говорят об этом, но понять, как это в мирной жизни, сложно. На войне — по-другому. Там через несколько часов, даже несколько минут, может все поменяться. И на самом деле, на войне начинаешь жить одной минутой и одним днем. Жизнь меняется, меняется кардинально. Если раньше в каких-то вопросах был мягче, то становишься жестче. И наоборот. Например, была такая ситуация — боец встречался с девушкой. В церкви близкие отношения до брака называются блудом, но в условиях войны понимаешь, что тут люди живут одним днем, что эта любовь может не стать браком, а закончиться смертью. И поэтому смотришь на их отношения более мягко, спокойно — вместо того, чтобы осуждать как грешников, поддерживаешь — пусть любят, ведь жизнь может оказаться очень короткой. Но и при этом я все равно говорил, что венчаться необходимо. И я позднее обвенчал три пары.

— Чему война научила?

— Первое — ценить человеческую жизнь: врага или друга. Жизнь — самое дорогое, и она дается только раз. Второе — отношению к человеку. Третье — ощущению, что мы тут ничего не решаем, решает только Господь. То, как Бог действует на Востоке, я за всю жизнь такого не видел. Как он помогает, оберегает, спасает. То и дело видишь знамения, как Он вмешивается в твою жизнь.

— Не даром же говорят, что неверующих на войне нет…

— Совершенно точно. Был такой момент на Карачуне после падения вышки: подходит ко мне военный и говорит, что был неверующим, а стал верующим — не может поверить, как она могла так упасть. Действительно, как такое могло произойти? Я сам обошел всю ту вышку — не верилось, что никого не зацепило. Такое ощущение, что вышку сложили как конструктор сверху. И таких моментов было множество. Боец спал на кровати на улице, и тут что-то его подняло, он резко встал и вышел, и в тот момент на ту кровать легла мина. Рассказывает мне как-то военный: "Отче, вы не поверите, там три окна, обложенные пластинами из металла, а посередине я поставил молитвенник. Когда мина у тех окон ложилась, два боковых были продырявлены осколками, пробило металл, а там, где лежал молитвенник, остались только вмятины".

"И сами не забудем, и будем учить детей, чтобы они не забывали"

— С кем воюет Украина?

— Война идет с Россией. С ее пропагандой. С ее военными и наемниками. В Дебальцево мы сталкивались с российскими солдатами. Я не знаю, почему их ОБСЕ "не видит". Российские военные не скрывают шевроны. Есть, конечно, и "ополченцы". Но больше бандитов. Мы же все время общаемся с местными, помогаем им, так они рассказывали, что до того, как наши заняли Дебальцево, всем руководили бандиты. И я также могу понять местных, которые часто становятся на сторону "ополченцев". Когда мы были на Карачуне, то могли слышать, какие радиоканалы вещали, какая была российская пропаганда, какое зомбирование. Думал, если бы я был родом с Донбасса и слушал их радио, возможно и сам был бы в рядах тех "ополченцев". Как хорошо россияне все преподносят. И очень тяжело осознавать, что мы охраняли вышку для того, чтобы в округах транслировались пророссийские радиостанции типа "радио Донбасса" или "радио ополченцев". Хоть бы наши воспользовались случаем и включили украинское. Информационная война — страшная война.

— А Вы лично россиян видели?

— Да, в Дебальцево их брали в плен.

— Говорили с ними?

— Нет. Офицеры занимались контрразведкой. А вот как-то к Карачуну приезжал священник Московского патриархата. Он во многом обвинял наших военных, подталкивал к противостоянию. Потом был бой в Славянске на мосту. Тогда погибли люди. Возможно, этого бы не случилось, если бы именно священник не нагнетал обстановку.

— Священники Киевского патриархата, греко-католики ездят капелланами на Восток. Встречали ли Вы с нашей стороны представителей Московского патриархата?

— Есть и они среди военных как капелланы. В нашем батальоне отец Вячеслав. Мы с ним дружим. Он патриот своей страны. Таких как он, сложно обособлять с МП. Они, в первую очередь, украинцы. Говорят, что они были крещенные, жили, верили, посещали храмы МП, им тяжело говорить о каком-то переходе. И я их в этом плане понимаю. Но я вижу, что они не разделяют некоторые мысли своих руководителей.

— Как Вы думаете, что сейчас происходит с Россией?

— Мы теряем братский народ. Потому что без следа не может пройти пропаганда против Украины. Такой нации, как украинцы, в их понимании нет. Если у украинцев сохранялись бывшие обиды еще со времен Первой мировой войны, которые отображались в народных песнях про речку Тису, по которой течет мо**альская кровь, то сейчас они еще больше укрепляются. Мы и сами не забудем, и будем учить детей, чтобы они не забывали. Не хотелось бы, конечно, соседи все-таки. Но память будет жить. Как объяснить гибель ребят, чьих-то сыновей, мужей, отцов? Они же разрушают нашу страну, уничтожают села — просто расстреливают их. Восстановить их нельзя будет вообще. Не знаю, что это может быть за нация, за народ, который так жестоко может относиться к другому народу. Не знаю, какое может быть наше будущее, сможем ли мы примириться.

— Есть ощущение, когда должна окончиться война?

— Знаю вот что: на Майдане мы тоже стояли, не зная, когда окончится это противостояние, но оно очень быстро закончилось.

— Но закончилось все кроваво…

— …Сколько бы мы не думали, не гадали, но все решится само собой. И, возможно, закончится тогда, когда мы меньше всего этого будем ждать.

— Вам бывало страшно?

— Бывало. Но Господь уберег… Внутри переключался тумблер, который позволял не допустить появления панического страха. Потому что при таком страхе перестаешь думать, оцепеневаешь как статуя, не можешь сдвинуться с места, другими словами — превращаешься в живой труп. Но у меня вместо панического страха появлялось хладнокровие. Идет обстрел, а я могу бегать под пулями, не замечая их. В критические моменты включается какой-то инстинкт самосохранения. Не могу сказать, что бесстрашия. Когда какие-то события уже произошли, отдышался и осознаешь, что было на самом деле, вот это я даю!

— А какие слова Вы находите для бойцов, которые рядом, чтобы им не было страшно?

— Что все будет хорошо!

— Вы собираетесь после отпуска вернуться на Восток?

— У меня уже идет второй год.

— Не хотелось сделать более длительную передышку, чем на несколько недель?

— Мысль о том, чтобы уехать, была раньше. Но ребятам сказал: или до победы, или вместе с вами. Было бы хорошо, если бы война закончилась раньше, чем подойдет к концу мой второй год. Чем дольше человек воюет, тем сильнее меняется его психика, ломается. Некоторые срываются. А некоторым война нравится. Они становятся как наркоманы — от нее их нельзя забрать. Они даже более мудрыми становятся. Но и им, чем дальше в этом всем варятся, тяжелее. И многое зависит от поддержки. Вот почему полезно, чтобы священники были на передовой, потому что они могут достучаться до ребят.

— Как меняет человека война?

— Что говорить, если даже я, приехав с войны, в первые ночи вообще спать не мог — вскакивал, вздрагивал. Видел, как мои родные за меня переживают. Трудно переходить от войны в режим мирного состояния. Одно дело я, другое — ребята. Поэтому родным военных я всегда говорю: не раздражайте ребят, не выводите их из себя. Это совсем другие люди. Если вы их раньше знали такими, то сейчас они другие. У них может, как говорят, падать планка, они могут делать какие-то действия, даже не понимая, что делают. Так как это происходит в боях, когда сознание как бы отключается, действуешь на автомате.

— Что бы Вы посоветовали родственникам тех, кто возвращается с войны?

— Не "выедать" мозги. Конечно, это полезно в любом случае… Не спрашивать, что происходило на Востоке. Придет время — сами все расскажут. Возможно, о некоторых моментах сами не хотят вспоминать. Не надо раздражать, идти на конфликт. Если до войны вы могли поссориться и успокоиться, то сейчас могут быть последствия вплоть до поднятия руки. Этот момент адаптации надо потерпеть и перетерпеть. Относиться к военному как человеку, которого вы любите, но больному. Возможно, как к малым детям, которым всё не так и всё не то. Военный все время находился в состоянии опасности, когда ситуация могла измениться каждую минуту. Они привыкли к этому. И там им было даже спокойнее, чем в мирное время. Со временем все пройдет. Конечно, не поощрять заниматься пьянством. Если есть возможность пойти в храм, то подталкивать сходить в церковь — помогают исповедь и причастие. Это лучшая психологическая разгрузка, помощь, которая изменяет человека изнутри. Я всем говорю, что надо потерпеть. Даже если молодой человек, вернувшись с войны, будет рассказывать о своих успехах на дискотеках, в кругу друзей, привлекать излишнее внимание, надо терпеть. Потому что он там проливал свою кровь за нас. А ваше задание здесь их поддержать. Особенно хочу сказать женам военных, чтобы они не упрекали мужей, не терзали своими разговорами, когда те на войне. Потому что мужчины, лишившись поддержки, становятся невнимательными, потерянными, тяжело воспринимают все, что происходит вокруг. А вообще, как говорит мой один знакомый: быть добру! Так оно и будет.

Наши стандарты: Редакционная политика сайта Главред