Бывший пленный Кириченко: Мне дали в руки лопату со словами: "Копай себе могилу". Я спросил: "Где?"

Полгода харьковчанин Алексей Кириченко не общался с журналистами. После его речи в аэропорту в день освобождения, многие коллеги хотели познакомиться с ним лично. Но Алексей всем отказывал. Говорил, не готов к таким разговорам. Для "Главреда" бывший пленный сделал исключение.

И вот мы встретились в Киеве, недалеко от военного госпиталя. Заходим в одно из шумных кафе - как после оказалось, вокруг люди празднуют дни рождения – то и дело с разных сторон слышится "Happy Birthday" и зажигаются свечи. А мы разговаривали о войне. Я чувствовала себя не в своей тарелке, Алексей же на окружение не отвлекается.

Правда, иногда кажется, что ему легче отвечать на вопросы о событиях за последние четыре года, нежели размышлять на какие-то философские темы. Он часто замолкает, что-то вспоминает, как бы восстанавливая в памяти фрагменты и выстраивая события в шеренгу.

Боец отдельной разведроты при штабе АТО Кириченко с позывным Лис, воевал за Саур-Могилу под командованием ныне Героя Украины Игоря Гордийчука. Попал в плен 1 сентября 2014 года. После обстрелов кургана, когда было принято решение оставить его, – больше недели выходи из окружения. Сначала с группой побратимов, а затем в одиночестве. Когда силы были на исходе, не дошел всего несколько метров до скорой помощи и своего спасения.

- Почему взяли паузу и не общались с журналистами?

- Чтобы прийти в себя. Ситуация, в которой я оказался после выхода, довольно специфическая. Кроме того, я не понимал, зачем мне давать интервью, ведь нас было много.

- Почему добровольцем решили пойти на фронт?

- На работе мы с ребятами создали небольшую ячейку самообороны Майдана. А когда начались настоящие боевые действия, возник вопрос, кто хочет участвовать в них. Каждый день я видел, как над головой пролетают вертолеты - знал, они перевозят раненых с передовой. Понимал, что по состоянию здоровья меня в армию не возьмут, но если бы решил отсиживаться, то перед своей совестью был бы очень не прав.

- Как воспринимали такое решение в Вашем окружении, ведь в Харькове чувствовались пророссийские взгляды?

- Все мое окружение было проукраинским. Поэтому я не чувствовал, что Харьков – пророссийский город. У меня есть наблюдение: человек, как магнит, притягивает подобных себе людей. Изменяется человек – изменяется и окружение. Поэтому окружение как отражение человека. У меня так.

- В какое подразделение попали? Если не ошибаюсь, на фронт поехали уже в первых числах августа 2014 года.

- Мы с товарищами получили наши военные билеты в Харькове, но призыв проходили через Славянский военкомат. Куда были переданы наши дела, я не знал. Мы прошли быструю подготовку - два дня стрельб на полигоне. Очень условно. Потом нас направили в Горловку на трое суток, в глубокий рейд с 13 по 15 августа. После у всех спросили, есть ли добровольцы. Сказали, нашим ребятам на Саур-Могиле тяжело, надо было провести ротацию. На то время наши документы все еще не пришли, и никто не мог отдавать нам приказы. Вопрос стоял так: кто хочет помочь? И это был для меня вызов. Так я поехал на Саур-Могилу.

- Какие задачи ставились?

- Мы передавались под командование "Сумраку" – полковнику Игорю Гордийчуку (ныне Герой Украины, генерал-майор, возглавляет Киевский военный лицей им. И.Богуна). Должны были защищать высоту. Туда летели двумя вертолетами. Нас высадили, не знаю где, потом еще часа три добирались на машинах. Когда прибыли, было спокойно, а потом начался минометный обстрел – сначала из легких, затем – из тяжелых. А далее все как положено - грады, на следующий день – танки. Завалилась стела. Отбили атаку сепаратистов. Ми держались, пока не закончилась вода. К тому же, у нас были потери. Наконец наша группа получила разрешение отходить.

Читайте также: Судья Сергей Чумак: "Сегодня набрали судей, удобных нынешней власти"

- У Вас была какая-то подготовка, которая позволила стать разведчиком?

- Нет, я перед этим даже в армии не служил. Этот факт очень удивлял "мгб-шников". "Мужик, ты кто?", - спрашивали они. Говорил правду – мне нечего скрывать. Но в эту правду было так сложно поверить.

- Так что делали на Саур-Могиле, которая в то время подвергалась массированным артиллерийским обстрелам, и вскоре оказалась в глубоком тылу противника?

- Защищали как пехотинцы. Не было смысла сгонять туда много людей - была большая плотность огня.

- И каменный грунт – окопаться сложно?

- Совершенно верно. Нас в окопе было по двое, сначала - мы с Кириллом Золотаревым, а после его ранения и эвакуации - с Андреем Пальвалем. Мы несли вахту по двенадцать часов. Пока один спал, другой пытался окопаться. Наталкивались на огромные камни. Мой окоп был глубиной два локтя, но и он меня спас от выстрела танка – буквально в метре от меня разорвался снаряд. Была лишь контузия. Можно сказать, отделался легким испугом.

- Заход российской техники видели?

- Где-то на третий или четвертый день увидел в бинокль заход белых КАМАЗов.

- Гумконвоя?

- Думаю, да.

С российской техникой я столкнулся значительно позднее. Наша группа, когда выходила, оказалась около Кутейниково. Возле железнодорожного полотна увидели испорченный инженерный транспорт с ковшом впереди и БТР. Я вызвался осмотреть. В середине БТР была табличка с номером части из шести цифр. У украинских частей номера пятизначные. Кроме того, там был график технического осмотра с датами. По ним было видно, что эта техника – не захваченная в Крыму, а именно российская. У нас были телефоны – мы доложили командованию.

Как только отошли от того места метров пятнадцать, попали в засаду. Выстрелы прозвучали с разных сторон. Неизвестные ругались, кричали, чтобы мы бросали оружие. Я увидел, мои товарищи кладут его на землю. А я смог убежать. Справа от меня была посадка, за ней – поле подсолнухов.

- Как Вам удалось убежать, в то время как остальных взяли в плен?

- Как потом оказалось, шансов у нас не было никаких – потому что группу вели давно. Сопровождал снайпер. Сразу подъехал бронетранспортер. То есть с нашим легким оружием мы ничего бы и не смогли сделать. Я убежал, считаю, сделал правильно. И достаточно далеко. Если бы не убежал так далеко, то меня вынудили бы выйти. Потому что стреляли рядом с головами ребят, кричали, чтобы я вышел. Но ребята пробыли в плену четыре дня, и их поменяли, а я попал позднее и просидел три с половиной года.

- Куда рассчитывали прийти после побега?

- Я знал, что мне надо идти на юго-восток. Ориентироваться приблизительно по солнцу. Ночевал в посадках. Но и до этого мы фактически семь дней существовали без еды. Были моменты, когда попадали на дачные участки, там могли насобирать нападавших яблок. А так грызли кукурузу и семечки подсолнухов. Поэтому в конце сил не было вообще. Помню, как последнее дни я не мог идти из-за судорог в ногах.

- И что никого за это время не встретили?

- Ходили сепаратисты, я так понимаю, искали меня. Поэтому я прятался в подсолнухах.

- Вас взяли в плен около блокпоста недалеко от Старобешево… Как это случилось?

- Давайте я расскажу, что было до того.

После того, как ребята попали в плен, я вернулся на то место, чтобы посмотреть, нет ли там крови. Ее не было. Понял, что никого из них не расстреляли. Позвонил в штаб АТО, рассказал, что ребята попали в плен, спросил, что мне делать. Мне разрешили переодеться в гражданскую одежду и закопать оружие, запомнить это место.

Затем я шел полем и увидел артиллерию на другом береге реки. Тоже доложил. После немного поел меда – нашел разбитую пасеку. А возле нее было заметно, что стояла российская артиллерия. Рядом был мусор, который они небрежно зарыли. Я откопал среди прочего сухпайки. Взял то, что можно было съесть. Шпик российский был - наверное, не очень его любили.

Затем тормознул машину, попросил меня подвезти. На тот момент я уже был никакой – плохо соображал. Только спросил, в каком направлении они едут. У меня даже в мыслях не было, что может быть такое явление, как блокпост. Когда я звонил в штаб АТО, то сначала трубку взял снайпер, который с нами был на Саур-Могиле и выходил один, он сказал, что у меня есть шанс выйти из окружения, если сяду в скорую помощь, которые ездили в тот момент по зеленому коридору, собирая раненых. И вот машина, в которой я ехал, довезла меня до блокпоста. Я понимал, будет проверка документов, а у меня же ничего нет. Вижу – передо мной стоят два КАМАЗа с трупами и скорая помощь. Это мой шанс! Я выхожу из того авто и иду к скорой. Как только приблизился к ней, меня останавливает сепаратист, спрашивает, кто я. Отвечаю: солдат Вооруженных сил Украины.

- Вы же понимали, что такой ответ не даст шансов дойти до скорой? Если бы не сказали…

- История не терпит сослагательных наклонений. Понимаете, у меня есть такой недостаток: мне очень сложно говорить неправду. Бывает такое состояние, что я вообще не могу.

- К кому Вы попали?

- Это было "подразделение" "Матвея". В нем много людей из Питера и частично местные. Человек с позывным "Танкист" дал мне в руки лопату со словами: "Копай себе могилу". Я спросил: "Где?". Видно, такому вопросу они удивились. "Тут копай", - услышал в ответ. В тот момент на душе у меня было очень спокойно. Не знаю - или я нашел какой-то дополнительный ресурс, или это была моя отмороженность. После меня не один раз расстреливали, постоянно угрожали. И я понимал, что в любой момент могу, действительно, умереть. Но я был спокоен. Сепаратисты ждали, наверное, чего-то другого.

После меня отвели в подвал, и "Танкист" начал бить. Это продолжалось недолго. Он сказал, что так не может – нет света, ему плохо видно. Этот человек на некоторое время стал моим персональным палачом. Время от времени приходил избивать.

- Вот говорите, что он был Вашим личным палачом и улыбаетесь…

- Я верующий человек, за него много молился. Когда я попал к "Матвею", был очень удивлен, что меня сразу не расстреляли. Потому что одного парня, тоже из Харькова, убили. Они мне сами об этом сказали. Сейчас его фамилия в списках пропавших без вести. Я видел, как он боялся. Меня посадили в карцер. И тогда же показали журналистам.

Читайте также: Валерия Лутковская: Есть шанс, что Донбасс будет с радостью встречать украинскую армию

- Российским?

- "Дождю" и еще нескольким, в том числе европейским.

- Мне кажется, то интервью Вас спасло.

- Тоже так думаю. Поэтому даже во время интервью я пытался сказать правду - максимально навредить России и принести пользу своему государству. Но фактически, то интервью меня, на самом деле, спасло.

- Журналистам сказали, что видели российскую технику, что это интервенция.

- Если бы не сказал правду, нюхал бы корни ромашек.

- Где Вас поначалу удерживали в плену?

- В Старобешево. Потом – в Комсомольском (ныне – Кальмиусское, - ред.).

- Родные знали, где Вы?

- Да. У меня брал интервью журналист, кажется, "Le Mondе". Они связались с семьей. Кстати, в то время "комендантом" Комсомольского была "Тереза", которую сейчас судят в Харькове (гражданка РФ Лариса Чубарова с позывным "Тереза" задержана 7 апреля 2015 года в связи с терактами в Харькове, - ред.).

- Какое впечатление на Вас произвела она?

- Профессионал своего дела. Это все.

- Кто еще из террористов был рядом?

- "Танкист" все время обвинял, что из-за меня не видит двух своих дочерей, которые остались в Мариуполе, не может жить мирной жизнью. Я очень хотел, чтобы он выжил в этой войне и вернулся домой. Но позже я узнал, что "Матвей" - еще тот отморозок, прострелил "Танкисту" колено или даже убил из-за того, что тот употреблял какие-то наркотики. Поэтому я не знаю, увидел ли он своих дочек.

Меня же хотели расстрелять многие. Я не один раз слышал, как приходили пьяные сепаратисты, и говорили, мол, давайте укропа расстреляем. Но зайти, я думал, в мою камеру никто не может – ключи были только у одного человека - террориста с позывным "Пчела". Он – офицер, участник двух конфликтов, в частности, в Косово, россиянин. Пользовался среди сепаратистов уважением, так как у него, я так понимаю, был доступ к наркотикам. "Пчела" был медбратом. Мы с ним разговаривали на чистоту, хотя каждый оставался при своем. И у этого человека были ключи не только от камеры, но и от моей жизни.

Но однажды ночью открылись двери, вошел "Танкист" и еще один незнакомый мне человек. Я помолился, подумав – мне конец. И вот этот незнакомый человек, как потом оказалось, его называли "Колхозник", приказал "Танкисту" выйти. Я уже был готов ко всему. А он просто начал разговор. Рассказывал, почему пошел на войну. Чувствую, он немного выпил. И вдруг говорит: "Ты знаешь, что я не могу забыть? Детей в Петровском". Оказалось, дети прятались в подвале, а кто-то кинул туда гранату. "Колхозник" спустился и это увидел. Представьте себе: он уткнулся мне в плечо и заплакал. Говорит: "Я не могу понять, за что?". Я увидел какую-то человечность. Да, он - сепар, но он - человек. Еще несколько минут назад я готовился умереть, а оказалось, мне надо быть психологом. И это для меня было шоком. Он, поплакал, встал и ушел. Наверное, своим трудно рассказать.

- Говорили, зачем из Питера в Украину приехали?

- Там особо не с кем было говорить. Можно было услышать, что Украине пришел конец.

- Вы видели, как людей забирали на обмен, а Вы оставались? О чем думали тогда?

- Я понимаю, что есть логическая причина. И, возможно, не одна. Но я считаю, что на все воля Божья.

- Для чего террористам пленные?

- Это их способ политической борьбы и политического давления. Как мне кажется, один из способов верификации Минского процесса. Насколько мне известно, в Минске никакие переговоры не документируются, нет протоколов. И в этом наша сторона заинтересована. Ни одно цивилизованное государство не ведет переговоров с террористами. Но это очень бьет по вопросу обмена пленными. Потому что могут договориться провести его, а потом вдруг что-то срывается - нет же никаких гарантий. Нашу сторону так долго подталкивали к прямым переговорам.

- То есть думаете, что с помощью пленных Украину хотели подтолкнуть к прямым переговорам с террористами?

- Такова моя версия. Могу ошибаться. Но поэтому, возможно, Савченко и делала заявления о таких переговорах. Сейчас, как мне кажется, роль Минских переговоров сведена до минимума. Но я мало в этом разбираюсь.

- В день обмена появилась информация, что Вас нет среди тех, кого должны обменять. Мы заволновались. Были попытки оставить?

- Мне ничего об этом неизвестно. Знаете, у государства есть орден "За мужество". Но почему-то нет ордена за женственность. По сравнению со мной, моя жена и моя мама пережили в сто раз больше. Потому что я точно знал, что со мной, и я за себя не переживал, понимаете. А переживать за того, кого ты любишь, в разы сложнее. Поэтому они пострадали больше.

Читайте также: Игорь Козловский: Россия хочет взять реванш – расширить границы до уровня бывшего СССР, а то и всего соцлагеря

- Когда узнали, что должны освободить из плена?

- По радио прозвучало. Но вы знаете, перед самым освобождением у нас в колонии российские журналисты брали интервью, и я сказал, что поверю в обмен, когда он произойдет. Когда я еще был в подвалах "МГБ", мне попалась книжка. Не помню ее название. В ней я прочитал высказывание вице-адмирала ВМС США Джеймса Стокдейла, который провел в плену во Вьетнамской тюрьме Хоало 8,5 лет. Он описал очень коротко условия выживания в плену. Вот представьте себе: я в плену буквально четыре месяца, мне говорят, что скоро обмен, я открываю наобум книжку и читаю об условиях выживания в плену. Понимаю, точно не в этот раз. Стокдейл сказал, что ради выживания человек в своем сознании должен объединять две несовместимые вещи: не имеет права терять веру в свое освобождение и никогда не должен назначать четкую дату. Он говорит: оптимисты умирают первыми, это они думают, что обмен состоится до Пасхи, Рождества…

- Вам было важно то, на кого Вас могут обменять?

- Лиля (жена, - ред.) как-то недавно спросила, интересно ли мне, на кого меня могли поменять, какая моя цена? Я как-то об этом никогда не задумывался.

- В своей речи в аэропорту в день освобождения, 27 декабря 2017 года, Вы сказали, что вам Президент и главы церквей обещали, что освобождение тех, кто остался в декабре 2017-го произойдет быстро.

- Нас выводили из колонии, и тогда я понял, что нескольких рядом нет. Мы видели, что ребята это восприняли по-разному – кто-то более спокойно, для кого-то новость стала шоком. Я знаю, как это тяжело – когда другие уезжают, а ты остаешься. Очень больно!.. Особенно если большой обмен. Это означает, что впереди еще много дней, когда тебя не поменяют. Да, когда мы летели в вертолете, Президент сказал, что сделает все возможное от украинской стороны, чтобы обмен был быстрым. Но не все же зависит только от нашей стороны.

- Что для Вас было самым тяжелым, когда вас, пленных, изолировали в Макеевской колонии?

- Отсутствие связи с родными. Холод. Температура в камерах была +8С. Нас перевозили летом, и далеко не у всех была теплая одежда. Спасались – ходили все время по камерам. Спали днем, а бодрствовали ночью – бегали, чтобы согреться. Натягивали на себя все возможное. На одеяла пришивали мешки…

- Вот Вы говорите, что в вопросе обмена не все зависит от Украины. Размышляли ли над тем, как можно освободить оставшихся?

- Все зависит напрямую от России. "ДНР", "ЛНР" - не более чем марионетки. Что удовлетворит РФ – не знаю.

- Когда Вас "допрашивали", что интересовало террористов?

- Не знаю, кто это сделал – "Тереза" или следующий "комендант", но в Комсомольском ко мне приставили бывшего следователя милиции Мишу, который со мной общался приблизительно месяц. Мы говорили обо всем. Это был самый странный "допрос". Потом, перед тем, как меня перевели в Донецк, он спросил о каждом из моих 400 друзей в фейсбуке. И я всех помнил. Его это очень удивило. Я сам удивился, что смог рассказать, кто и чем занимается.

Следующий допрос продолжался шесть часов. Сидел с мешком на голове. Я никогда не скрывал, что патриот и верующий человек. А у Миши сын пошел учиться в духовную семинарию. И он сказал, написал в своем отчете, что не рекомендует ко мне применять физические методы давления. Так и было. Когда меня пытали шесть часов, давили психологически, но не били. Мне угрожали отрезать пальцы – ножом водили по руке. До того несколько раз расстреливали - холостыми. Все не могли понять, чего это я такой спокойный. Во время того допроса даже прозвучало: "Ты медитацией не увлекаешься?".

- О чем еще спрашивали?

- Их интересовал мой пароль от фейсбука. В конце концов, я им его сказал. Интересовались моей реальной историей – не могли понять, кто я: в армии не служил, попал в разведку штаба АТО без специальной подготовки, не знаю номера своей части, номера военного билета и фамилии своего командира, то есть всего, что должен знать солдат. К тому же меня не меняли.

- Неужели Вас наша сторона не пыталась освободить?

- Хочется верить, что Украина делала все возможное.

- Террористы пытались склонить на свою сторону?

- Один раз пробовали, но при этом сами сказали, мол, тебя же бессмысленно перетягивать?

- На работы водили?

- Чистил цистерны, убирал склады. Трупы доставали из-под завалов аэропорта.

- Как Вы воспринимаете плен – время, проведенное в неволе три года и четыре месяца?

- После того первого интервью я, действительно, думал, что меня расстреляют. Молился. Попросил Бога, чтобы он показал, что такое медитация. Я вскоре попробовал, открыл глаза и ничего не видел – вокруг был только яркий свет, стены карцера мне казались чем-то прекрасным. С тех пор мне иногда доступно это состояние – влюбленности в жизнь.

Меня пробило на изучение языков. Я продвинулся в английском, и начал заниматься немецким. Но и для этого необходимо некое состояние. Сейчас не могу заниматься. Но обязательно вернусь.

В плену я понял, что можно быть счастливым даже в камере. Представьте себе: температура в помещении +8С, ребята укрылись одеялами и спят, один Леша разложил книги и что-то читает. Причем писать трудно - руки сводит. Я пишу, и время от времени грею их, зажимая ногами. Иногда смеюсь. Метод Куринского, который я практиковал, в том, чтобы себя ни к чему не принуждать, делать то, что интересно – переключаться с одного на другое.

Читайте также: Военнопленный Николай Герасименко: "В колонии меня прятали в одиночке, перестал даже разговаривать"

- Ребята с вами не медитировали?

- Та нет. Скорее, смеялись. Потом появился среди нас отец Игорь. Первое, что он сделал – сорвал изображение голых женщин со стен. Мы с ним стали молиться в шесть утра. А ребята… Многие задумывались о своей прошлой жизни, о смысле, цели. Кто-то пришел к Богу. Значительно позже, уже в колонии, мы начали молиться совместно.

- Вот мы сидим с Вами в кафе в центре Киева. На что обращаете внимание?

- Если сравнить камеру и обыкновенную жизнь, то в камере в сотни раз меньше визуальных раздражителей. А когда ты, паример, поднимаешься в метро на эскалаторе, то твое внимание разрывается, все цепляется за тебя, бросается в глаза так, что их хочется закрыть. Такое первое впечатление от поездки в метро. Это последствия депривации. Мне не хочется до сих пор смотреть телевизор, лезть в политику - все это мне неинтересно. Поэтому и сложно сравнивать.

- Вам не интересно знать, что изменилось в Украине, какие реформы состоялись, а какие - нет?

- Раньше было интересно, сейчас нет. Я листаю фейсбук и не могу понять, почему некоторые вещи людям нужны. Почему, например, во время войны, людей всерьез волнуют вопросы гендерного равенства.

- Кстати, я пролистала вашу фейсбук-страницу перед интервью, интересно было, что вы постите. Например, там была статья о Донбассе и Сирии? Я заготовила вопрос: в чем причина войны на Донбассе?

- Это мне раньше было интересно. Но человек меняется.

- В аэропорту Харькова упомянули о том, что Украина недостаточно покаялась за грехи атеизма. Тогда Вас очень внимательно слушал Патриарх Филарет. Почему так сказали?

- Я считаю, что у коммунизма есть очень мощная духовная составляющая. Об этом еще говорил Бердяев в 1917 году. И для большинства верующих людей – это не секрет. Если бы верующие люди по достоинству оценили эту духовную составляющую, то тот современный синтез коммунизма и христианства, который мы сейчас видим в путинской России, не смог бы состояться.

- Какая роль церкви в конфликте на Донбассе, в частности Московского патриархата?

- Смотрите, есть душа, а есть тело. Что чем руководит?

- Душа телом.

- Так же на уровне государства: духовность руководит государством. Условно говоря. Так какая роль церкви в государстве?

- В свете моего вопроса о церкви в конфликте?

- Коммунизм – квазирелигия. И за это поклонение ошибочным богам наш народ до конца еще не покаялся. Поэтому на Донбассе и льется кровь. Это мое глубокое убеждение.

- Так при каких условиях не было бы войны на Донбассе, не пришел бы туда "русский мир"?

- Сейчас там происходит попытка возобновления империи, Советского Союза. Попытка, символически говоря, скрестить серп с крестом. Существование самостоятельной Украины противоречит этим планам.

- Как можно освободить землю и сердца людей Донбасса?

- Провести суд над коммунизмом. И при этом его необходимо максимально пиарить. Идея Нюрнберга-2 в том, что коммунизм – это преступление против Бога и против человечества. Проведение такого суда даст возможность требовать верующим людям декоммунизации. Мне кажется, что история сделала круг. Как распадался Советский Союз, так скоро распадется и Россия. Российским журналистам я сказал, что когда СССР ввел войска в Афганистан, последовали санкции и распался Союз. Россия ввела войска в Крым, и далее все по кругу. Сейчас СМИ России говорят, что Украина загнивает. Лучшим ответом им будет процветание Украины. Я вам скажу, что сейчас люди в Донецке, мягко говоря, живут не очень хорошо. Видел, что бабушки на свою пенсию пытаются купить именно украинские продукты, потому что много российских товаров плохого качества. Украинский бренд уже побеждает. Вы застали, как западные бренды побеждали в СССР? Правда, на это может уйти много лет, если действовать без крови…

Из-за того, что я не скрывал свои идейные убеждения, мне не интересно было говорить с теми, кто воюет за деньги – их как купили, так и продадут, а вот с идейными – да. Одним из таких был Ростислав. С ним встретился в подвале "МГБ". Он был сепаратистом. Его в свое время арестовало СБУ за штурм мариупольского отдела милиции, потом обменяли. Он приехал в "ДНР", месяц пил, потом пришел в себя. Ростислав - человек умный, знает английский, работал таможенным брокером. Как патриот "ДНР" начал говорить, что должна делать независимая республика, хотел создавать общественное движение. И за него взялось "МГБ", мол, чего он такой умный. И вот так мы оказались с ним в одной камере. Этот человек переживал глубокое разочарование, понимал, что никакой инициативы тут быть не может, что тут - совок и ничего другого. А у меня в руках был томик Солженицына, я читал стих, который тот написал на свое освобождение: "Чтоб сразу, как молот кузнечный обрушить по хрупкой судьбе, - бумажку: я сослан навечно под гласный надзор МГБ. Я выкружил подпись беспечно. Есть Альпы. Базальты. Есть - Млечный, Есть звезды - не те, безупречно Сверкающие на тебе. Мне лестно быть вечным, конечно! Но - вечно ли МГБ?". 1952 год. Как он смеялся! Ростислав выучил наизусть, сказал, выйдет и будет читать его вслух.

- Вышел?

- Да. Хотел эмигрировать на Кубу. Так что идейные, которых я видел, переживали крах идей.

Татьяна Катриченко

Наши стандарты: Редакционная политика сайта Главред